Просыпался в поту с крупным сердцебиением и радовался, что жив.
Снова засыпал и страшное землетрясение видел во сне, а потом – всемирный потоп, как изображалось на картинах.
А утром все миновало, когда нас разбудили к чаю.
Илюша с хохотом рассказывал о крысе, и все смеялись:
– Вот окаянная – в восьмидесятирублевый гроб залезла. Да что б ей сдохнуть сегодня же заодно с каким-нибудь генералом, – тогда мы бы этот гроб скачали за сотню.
Старик Грицаев басил:
– Люблю, когда навернется богатый покойничек. Заказывают гроб цинковый, рублей за девяносто, да самолучший катафалк берут с четверкой лошадей в белых попонах, да с полдюжины факельщиков, да еще мраморный памятник через нас покупают, ограду железную ставят. Смотришь – полтыщи в кармане. Вот это – любезное дело, ххе-хе.
Вообще у Грицаевых все разговоры велись вокруг покойников, гробов, катафалков, крестов, кладбищ, могил и будущих усопших в бозе.
Да, тут была такая своя похоронная жизнь, такие кладбищенские интересы по части наживы на скончавшихся, что вполне понимал Илюшу, который удирал из дому и писал драму за драмой.
Понемногу и я привыкал к этой оригинальной обстановке и, не желая даром хлебать борщ, стал помогать таскать гробы и снаряжать к выезду катафалки.
Старался…
Один раз меня послали ночью обмерять покойницу, чтобы подобрать подходящий гроб.
Когда стал прикидывать сантиметром, – желтая покойница пошевелилась.
Я выскочил на улицу в холодном поту.
И потом долго ворочался в своем дубовом гробу и видел страшный сон: будто эта желтая покойница пришла обмерять меня, оскалив зубы.
Утром Илюша хохотал над моими снами, а я объяснял их няниными рассказами, внушенными с детства.
Но то, что хорошо объясняется днем – никак не объяснишь происходящее ночью.
Суть, разумеется, не в трусости, а в воспитании: нас с детства запугивали религией, наказаниями, сказками про всякую ночную чертовщину, про покойников да утопленников.
И теперь это отражалось в сновидениях и не редко наяву в ночные, глухие часы.
Да и непривычная обстановка делала свое беспокойное дело.
Я все это понимал отлично, даже свыкся со своим гробом, но тем не менее желал себе лучшей участи: ведь не для бюро похоронных процессий решил изменить жизнь.
И скоро дождался.
В Николаев на пасху приехала драматическая труппа во главе с Вс. Э. Мейерхольдом.
Побежал в театр проситься на службу, чтобы, получив заработок, уехать к берегам новых дней, подальше от гробов.
Мейерхольд – такой раскудрявый с большими носом и широкими жестами – сразу принял на службу и тут же вручил небольшую роль студента, который должен был читать на вечеринке стихи.
