А как пошли дожди – все провалилось.
Никаких марок не стало – делить нечего и есть-пить нечего.
Начались скандалы.
Целый день – солнце, а как вечер – перед спектаклем – проливной дождь.
В один из таких дождливых вечеров перед немного собравшейся публикой мы – все артисты – уже загримированные – залезли в оркестр, схватили кто-какие попало инструменты и под дирижерством Помпа-Лирского стали играть марш.
Воистину это было торжество какофонии – с горя да досады.
Я бил сумасшедше в барабан,
Публика спрашивала:
– Ну, и что это значит?
Потом труппа разделилась на две части и одна – верная Помпе-Лирскому – к которой принадлежал я– решила, ехать в Клинцы и Стародуб.
Перед отъездом мы – обе части – учинили драку из-за театрального имущества и стали лупить друг друга корневищами с землей (выдергивали из огородов) от подсолнечников по башкам.
Помпа-Лирский вскочил на извозчика и размахивая палкой обратился к публике вокруг:
– Православные христиане!
Речь успеха не имела.
Помпа-Лирский забыл, что нас окружало еврейское население.
Всех посадили в участок в одну кутузку – на нары: тут мы примирились.
В Клинцах и Стародубе дела поправились.
Следует отдать справедливость неутомимой энергии, таланту, изворотам и изобретательности Помпа-Лирского.
Он, увлеченный масленичными, народными, бенгальскими постановками знаменитого Лентовского, ставил какие-то невероятные спектакли с массой действующих лиц так, что каждый из нас играл по пяти ролей, превращаясь из нищего в барона, из барона в слугу, из слуги в банкира, из банкира в начальника полиции и наоборот.
На афише так и печаталось:
– В пьесе – 77 трансформаций, 21 выстрел, восемь убийств, четыре ограбленья, два пожара, локомотив, пароход, пляска, пенье, апофеоз.
Из пьес запомнились: «30 лет жизни страшного игрока», «Граф Монтекристо – или кровавая башня», «Убийство на почте», «Притон четырех принцев».
Помпа-Лирский не скрывал от нас, что из трех пьес делал одну и при этом сочинял сам, подобно Шекспиру.
Играл он прекрасно, разнообразно, убедительно и даже очень – я был в сплошном восторге от столь неслыханной фигуры.
С ним и голодать весело, ибо «не хлебом единым жив человек».
На зимний сезон я уехал служить в антрепризу Леонова в Тамбов.
Из тамбовского театра однажды меня чуть не выгнали, но оштрафовали.
В то время началась война России с Японией, и театр поставил какую-то патриотическую пьесу из военной жизни.
Мне дали роль солдата, который, умирая на поле сраженья, должен в конце монолога открыть грудь и, указывая на медальон, сказать сестре милосердия:
