И уложить нас спать, приляжет сам, а чуть засветает – он засуетится, зашепчет, весь преобразится, заготовит удилища, и мы тихонько на лодке станем на заездок.
Начинается уженье.
Шопотом, движеньями, мимикой, глазами дядя Ваня рассказывает нам чарующую поэму рыбной ловли.
Заревая тишь, солнцевсход, аметистовые туманы над Камой, струистое пенье птиц в кустах, булькающие всплавы рыбы, водяные звуки, где-то со скрипом проплывающие плоты, гулкое хлопанье далеких пароходских колёс, свистки, наша лодка и мы, как птенцы в гнезде, и мы, рыбаки, среди этой сказки.
Кама блестит, будто маслом намазана.
И с нами дядя Ваня, в рыжей бороде которого золотится солнце, а в руках серебрится пойманная рыба.
Впрочем, и наши руки в серебрянкой чешуе от язёнков и головлей, – это тем более замечательно до головокружения.
Дядя Ваня неустанно учит, натаскивает, как ловчее ловить, и мы жадно слушаем, следим, учимся, горячимся.
И почти ревем, когда рыба срывается.
Но вот клев уменьшается, спадает, и мы едем восвояси.
А через неделю опять пристаем:
– Дядя Ваня, поедем на рыбалку в ночную.
И опять праздник.
Главным, незабываемым праздником для меня был день, когда дядя Ваня в первый раз взял меня на охоту за рябчиками.
Первая охота затмила, залила бурной радостью все вокруг, – так бы и остаться в дивном лесу зачарованным.
О, с какой гордостью вернулся с охоты я, преисполненный сознанья, что, значит, вырос и теперь могу стать охотником, могу ходить в лес и стрелять, могу добывать пищу.
По-настоящему серьезно я возлюбил волшебницу Каму после того, когда тонул в ней шестой раз: едва из-под плотов вытащил меня за волосы рыбак.
Обсушиваясь у костра в качестве бывшего утопленника (чтобы об этом не узнали дома ни-ни-ни, а то прощай рисковое рыбатство), я призадумался и решил, что Кама – вещь непостижимо-чудесная, таинственная, многорыбная, богатейшая великая река, которая не выносит шалостей и стало быть надо глубоко уважать ее торжественное теченье.
Вот с этой поры всю силу любви отдал Каме и так горячо сдружился с ней, что дороже Камы ничего не было у меня на свете.
Как бурный приток, я втекал в ее воды и это стало теченьем счастья.
Это наполнило берега моей жизни несказанным величием бодрости и слияньем с миром окружающим.
Да! Не знаю: быть может я вырос настолько, что за спиной, как окрепший голубь, крылья почуял, но Кама вот вдруг воротами распахнулась и тут понял всю неисчерпаемую ее щедрость и призывающие объятья.
