Было ужасно торжественно. Зачем-то принесли даже пепельницу из дому. Принесла ее Обклаша и долго не соглашалась ее отдавать, желая сохранить ее и на помойке. Ее поддерживала и Зина, в качестве женщины, уверяя, что мальчишки всегда всё отбирают, и что пепельница караульщице может пригодиться. Но кое-как их уговорили, и вместе с голосом она передала Лукьянову и пепельницу. Пепельница была в виде коровьей головы с рогами, что было очень кстати, так как к рогам привязали веревочки и повесили ее на шею председателю, что вместе с перевернутой фуражкой производило не только торжественное, но даже устрашающее впечатление. полагали было вымазать лица сажей, по решили, что и так хорошо. Так что с внешней стороны всё было очень прилично, но речь обвинителя не очень удалась. Начал он хорошо:
– Подсудимый, Григорий Кравченко, вы обвиняетесь. – Но в эту минуту коровья голова как раз оборвалась и упала ему на ногу. Он поджал ногу и продолжал совсем просто, очевидно, не будучи в состоянии без атрибутов сохранять торжественности.
– Зачем ты ходил к немцам? Их дуть надо, а не играть с ними! Тоже нашел товарищей! Они и говорить то по-русски не умеют, как следует. У нас же был уговор с ними не водиться. Ты им не верь, они тебя вздуют, и мы теперь будем тебя дуть.
Он долго говорил в таком роде, но кончил опять хорошо:
– Да, Григорий Кравченко, так только паршивцы делают, и как мы тебе морду набьем, тебе же стыдно будет.
Так как Гриша молчал, то его стали спрашивать по вопросам.
– Ведь ты был у немцев?
– Был.
– Зачем же ты туда ходил?
– Просто так.
– Таких вещей просто так не делают. Ты там что-нибудь ел?
– Ел пирог с малиной и варенье.
– Может быть, ты хотел съесть у них весь пирог и всё варенье, чтобы они умерли с голоду?
Очевидно, обвиняемому указывали пути, которыми он мог оправдаться.
– Ты играл там?
– Играл.
– Может быть, ты забросил мяч или сломал ракетку, чтобы они больше не играли?
– Нет.
– Зачем же ты туда ходил?
– Он высматривал позиции, – подсказал кто-то, но Гриша ответил:
– Меня туда мама послала.
К такому объяснению отнеслись недоверчиво. Самый старший из мальчиков, брат Клаши, высказал предположение, что, может быть, Гриша ухаживал за немками. Но преступник так возмущенно посмотрел и даже сказал: «балда дурацкая», что рассуждения Балды сейчас же были прекращены, а девочки стали наводить критику на немок, что у них чулки с заплатками, и что они ходят, словно редьку сажают. Это была неправда, но предположение было единогласно отвергнуто, после чего Клашин брат стал очень скептичен и, закурив краденую у отца папиросу, отказался от участия в суде. Объяснение Гриши тоже казалось неинтересным. Ведь если бы его послала мама, незачем было бы так долго там сидеть. Ну, передал, что нужно – и уходи. По дороге постарайся сделать какую-нибудь гадость – больше ничего. Брось под балкон пасторские калоши, насыпь соли в кофе, – вот и всё. Так что гораздо больше привлекало предположение, что Гриша высматривал позиции, это делало его поступок не преступлением, а известным геройством, единственный недостаток которого был тот, что оно было произведено не с общего одобрения, а, так сказать, на свой страх.
