Борис, не спавший с тех пор, как вынесли ему приговор, и беспокойно метавшийся по душной камере, все еще надеявшийся, что государь заменит ссылку в Сибирь на смертный приговор, подскочил на нарах. За офицером следовал фельдфебель, неся на вытянутых руках новенький мундир и офицерскую шпагу Тугая. Безумная надежда заполошно заплескалась в сердце Бориса.
— Вы принесли мне мой мундир, товарищ? — дрожащим от волнения голосом спросил он.
Молодой лейтенант глядел на Тугая как на пустое место.
— Примерьте, — сухо бросил он. — Через час за вами придут.
— Государь… помиловал нас?
— Я только выполняю приказы. Примерьте.
Борис взял мундир у фельдфебеля. Скинул изорванную одежду и скользнул в новое белье. Оно подходило, словно сделано было у лучших портных Петербурга.
— Я что-то не замечал, чтобы с меня снимали мерку, — весело заметил Борис. — Но к чему такая прекрасная форма на таком чумазом теле! Это ж сущее святотатство, друг мой.
— Фельдфебелю дан приказ помочь вам с купанием, побрить вас и привести волосы в порядок. — Молоденький лейтенант устал любоваться кусочком неба в зарешеченном окне и повернулся к дверям.
— Значит, все-таки помилование! — ахнул Борис. — Для того, чтобы вздернуть человека на виселице или погнать в Сибирь, мундиров новых не надобно, и бриться тоже не обязательно… Скажите же мне хоть что-нибудь, друг мой… только слова достанет!
— Поторопитесь! — и лейтенант торопливо покинул каземат. Фельдфебель, приземистый и широколицый мужчина, отодвинулся в сторонку.
— Мыться извольте, — говорил он на ломанном русском, не иначе как был из северных провинций империи.
В тесном помещении стояли четыре большие деревянные бадьи с горячей водой. Пар окутал Тугая, у Бориса буквально перехватило дыхание. И только потом он увидел, что три бадьи заняты и рядом с каждой стоит по солдату. Борис узнал Муравьева, вечного философа Вилли Кюхельбекера и истощенного прапорщика Жабинского, который рыдал при вынесении приговора, словно малое дитя.
— Добро пожаловать! — увидев Бориса, закричал Кюхля. — Раздевайся, друг мой, и давай-ка в баню! В России начинают эстетствовать. Только начисто отмытые от тюремной грязи люди должны раскачиваться на виселицах! Что за приговор у тебя, а, Борис Степанович?
— Двадцать лет каторжных работ.
— У Трубецкого так вообще пожизненное! Какие ж идиоты, эти судейские! У меня — пятнадцать лет. Зачем сие? Да я и этапа-то не переживу. А малыш Жабинский должен целых десять лет в Сибири мерзнуть…
