— Снимай-ка это тряпье! Не будет никакой свадьбы!
— Что… что с Борей? — прошептала Ниночка. — Где он?
— Не знаю я никакого Бори! — рявкнул Кошин. — В моем доме имени сего Тугая и не произносилось никогда. Снимай платье!
— Что с Борей? — дико закричала Ниночка. Вырвалась из отцовских объятий, ударила его по рукам и отскочила от отца разъяренной кошкой. Столь немыслимо было сие, что Кошин язык проглотил от неслыханной дерзости дочери.
Ниночка ж схватила его за обшлага камзола.
— Где Боря?
— В крепости! — Павел Михайлович опустил голову понуро. То, что дочь ударила единокровного родителя своего по пальцам, было пострашней всех новомодных революций. Это было катастрофой, гибелью всех устоев, морали, любви. — Скорей всего, его расстреляют за мятеж…
В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое декабря Николай и вовсе не ложился спать. Он переходил из залы в залу Зимнего дворца, не ведая покоя. Нервы были вздыблены при восстании, он еще не пришел в себя после мятежа и требовал арестов…
Призвал Сперанского и приказал ему заготовить манифест с объяснением событий 14 декабря. Немедленно, в двадцать четыре часа хотел Николай Павлович расстрелять всех, кто был замешан в мятеже, но старенький седенький Сперанский коварно заметил государю:
— Не спешите с расстрелами, ваше императорское величество, всему нужна форма законности, да к тому же допросы откроют много важного, ибо, я полагаю, не одни военные замешаны в деле сем…
Николай пристально посмотрел на Сперанского. Старик, он когда-то был в чести у братца Александра, законы готовил, даже конституцию писал, а потом за оплошность малую оказался в ссылке.
— Вы правы, — ответил император.
Манифест объяснительный, столь поспешно Сперанским писанный, гласил на другой день после мятежа:
«Тогда как все государственные сословия, все чины военные и гражданские, народ и войска единодушно приносили нам присягу и в храмах Божиих призывали на царствование наше благословение небесное, горсть непокорных дерзнула противостать общей присяге, закону, власти и убеждениям. Надлежало употребить силу, чтоб рассеять и образумить сие скопище. В сем кратко состоит все происшествие, маловажное в самом себе, но весьма важное по его началу и последствиям».
— Я не брат Александр, — бормотал про себя Николай. — Я с бунтовщиками миндальничать не стану. Я им покажу, как революции в России устраивать…
Но в душе он ужасался содеянному и, вернувшись во дворец, тут же написал брату Константину:
