— Мне очень жаль, Остин.
Он покачал головой, даже сейчас чувствуя, как горе запускает в его душу свои щупальца.
— Мы прошли через два года ада. Дженни была рада, что мы не успели завести ребенка. Она не хотела, чтобы он остался сиротой.
— А ты? — Серые глаза Брук переполнились болью. — Может быть, ребенок стал бы для тебя утешением.
Он уставился на нее. Никто никогда не спрашивал его об этом. Ни Дженни. Ни Одра. Никто. Иногда такая мысль приходила ему в голову: хорошо бы иметь дочку, похожую на Дженни. Но потом у жены начался курс химиотерапии, и беременность стала невозможна.
— Ничего бы не получилось. Я не умею обращаться с детьми.
— Понимаю.
— В конце концов, Дженни была готова умереть, а я был готов отпустить ее. Невозможно было дальше переносить все это. Она боролась до последнего, борьба потеряла смысл. Когда это случилось, я несколько дней ничего не чувствовал. Все казалось нереальным. Ее похороны. У меня даже не оказалось дома, куда я мог бы вернуться.
— Что случилось с твоим домом?
— Когда болезнь Дженни достигла той стадии, что я уже не мог работать, так как необходимо было ухаживать за ней, мы продали все и переехали в Джоплин. Одра и я составили график ухода, привлекая также приходящих медсестер, а в самом конце — хоспис.
— Ты и твоя сестра очень близки.
— Она спасла мне жизнь, — просто пояснил он. — Я не знаю, что бы делал без нее. Потерял смысл жизни, не видел причин вставать с постели по утрам. Одра заставляла меня выходить в мир, даже когда я не хотел. Потом я постепенно начал брать подработки, переезжал с места на место без всякого плана.
— А как насчет твоей карьеры в Далласе?
— Прошло слишком много времени. Я не хотел туда возвращаться. А в Джоплине умерла Дженни, так что не хотел жить и там тоже.
— И сколько это продолжалось?
— Шесть лет. Жалкое зрелище, не правда ли?
Брук подвинулась ближе и положила руку ему на плечо.
— Нет. Не могу даже представить, как можно сильно любить кого‑то, а потом потерять.
Обхватив Брук за талию, Остин вдохнул аромат ее волос. Сегодня они пахли клубникой.
— Брук.
— Да?
— Я знаю, что ты чувствуешь жалость ко мне, но не хочу это использовать.
Отстранившись, она посмотрела на него. Ее волосы рассыпались по плечам, нежно‑золотые и мягкие, как шелк, серые глаза пристально вглядывались ему в лицо.
— Ничего не понимаю.
— Я хочу тебя.
Он изложил это прямо, чтобы между ними не оставалось никаких недоразумений. Если она заинтересована в сексуальной связи с ним, все отлично. Он не хотел никакой романтики, которая могла бы быть истолкована превратно.
