Их было четверо из того, другого мира — молодых, уверенных в себе, принесших в затхлую атмосферу избы запах кожаных курток, табака и бензина. Казалось, с их приходом изба наполнилось осязаемой, плотной, упругой энергией.
То были Глен, Гусявин, Брендюгин и Снайпер. Быстренько оглядевшись, Гусявин заявил, что пойдет сторожить на улицу, хотя повод был смехотворный — стоять на стреме в такой глуши… Просто ему не хотелось присутствовать при всем.
— Чего, кочерга, дверь не закрываешь? Не боишься? — крикнул в сторону лежанки Глен.
Хозяйка беспокойно зашевелилась, из-под одеяла выглядывало морщинистое лицо с мутными старушечьими глазами.
— Ха, таращится. Эта мумия еще живая.
— Да оставь ты ее в покое, — сказал Брендюгин.
— Лежи, не дергайся, мумия. — Глен начал упаковывать в припасенные тряпки иконы. Их было три. «Божья матерь, утоли моя печали». «Святой Николай Мирлекийский». И третья, самая дорогая, шестнадцатый век, на нее и был заказ — «Спас в силах». Глен смахнул лампаду, она со звоном разбилась.
— Черт его разберет, — пожал плечами Глен, — чем хуже и чернее, тем дороже стоит.
— Потому что древнее, — сказал Брендюгин.
— Хренотень какая-то. — Глен сложил иконы в сумку и бросил ему: — Посмотри, может, в комоде деньги есть.
Брендюгин начал осматривать комод, аккуратно перекладывая вещи.
— Чего возишься? — Глен начал выдергивать ящики и бросать вещи на пол. Из жестяной коробки вывалились деньги — тысяч пятьдесят.
— Может, оставим деньги? — с сомнением произнес Брендюгин.
— Зачем они этой калоше? Быстрее сдохнет — государству облегченье.
— Сынки, — подала голос старушка, — оставьте хоть «Божью матерь». Домовая же икона. Всегда в нашем доме была. На что она вам?
— Молчи, кляча. — Глен пнул ногой старуху и, подавив желание ударить еще раз, отошел в сторону. — А может, подушку ей на голову? Береженого Бог бережет.
— Не знаю, — пожал плечами Снайпер.
— Вы чего, сдурели?! — взвился Брендюгин.
— А чего? Срок что за убийство, что за разбой почти один, — сказал Глен. — Зато никто не опознает.
— Да кого она опознает — она же ничего не видит!
— Уговорил. Пошли, — махнул рукой Глен.
— Сынки, хоть деньги оставьте — пенсия не скоро.
Глен пнул ногой ящик комода, тот отлетел к ножке стола.
— Сынки, — прошептала тетя Дуся, — суп не опрокиньте. Мне больше нечего есть, умру с голоду.
— Ну и подыхай! — Глен смахнул со стола котелок, и тот покатился по полу, расплескивая содержимое.
Когда незваные гости ушли, Евдокия Евлампиевна Коровьева еле-еле поднялась — болел зашибленный бок, — прошаркала к середине комнаты, нащупала на комоде свечку в консервной банке, зажгла ее и поставила на стол. Подслеповатые глаза смотрели в красный угол, где больше не было ни икон, ни лампадки, только рассохшаяся угловая полочка с красной пасхальной свечкой и выцветшим бумажным цветком.
