В эту минуту в клубе закричали многие голоса и, словно вытолкнутый этими криками, на крыльцо выбежал Митяй.
— Ты почему ушла? — он сел на льва и весело сплюнул. — Горло пересохло, а все ж-таки не даром.
— Не ври! — сухо сказала Катя. — Вавилов и ребята дадут Геньке леща! Не поймешь тебя, Митя, то ли ты просто бузотер, то ли анархист и осколок, вроде твоего дружка Геньки. К революционному пролетариату примазывается, погань! — дернулись в омерзении губы Кати.
— Но-но, ты это брось, Сосулька! — строго, но не слишком уверенно проворчал Митяй. — Я не осколок, а вот у тебя типично мещанские взгляды.
— Это у тебя мещанские взгляды! — рассердилась Катя.
Пушистые ее ресницы слиплись от недавних слез, на щеках были влажные полосы, и вся она напоминала мокрого, но задиристого котенка, бросающегося в драку.
— Не видишь разве, что они хотят разлад в наши ряды внести? На нас, комсомольцев, весь город смотрит, а ты компанию водишь со всякой гнилью!
Митяй соскочил со льва, видно, хотел сказать тоже что-то резкое, но из клуба стали выходить люди, и он торопливо взял Катю под руку.
— Пойдем, пройдемся. Я тебе сейчас все объясню. Пойдем в наш сад.
Они медленно, молча пошли через город, поднялись и потемневший вечерний сад и свернули на широкую тополевую аллею. Тополя оделись в весенние «сережки», и с мохнатых белых их ветвей летел лебяжий пух, неслышной метелью играя по аллее. Дышалось глубоко и радостно. Из темных глубин сада, где в теплой тьме совершалось прекрасное и мудрое таинство весны, долетали неясные шорохи, вздохи. Катя успокоилась, притихла. Букетик ландышей она несла перед лицом, как свечу. Ей было хорошо и чуть тревожно. В дальнем конце сада заиграла гармошка. Играл Сашок Щукин, играл плохо, но мелодия звучала не по-дневному грубо и резко, а нежно и печально, как всегда звучит ночью далекая музыка. Сидеть бы сейчас, закрыв глаза, приложив к груди руки, и слушать ласковые слова любви. А Митяй заговорил с обидной насмешкой чужим, сорванным голосом.
— Половое влечение — функция или не функция? Факт, что функция, вроде голода, или все равно как жажда. А если я хочу пить, я, очень просто, беру стакан и пью, — поднес он к лицу Кати согнутые пальцы, будто держал в них стакан. — Физиология, понимаешь?
Катя резко оттолкнула его руку.
— Человек — не стакан! Любовь поднимает человека, как на крыльях, а ты — функция! А зачем ты семью топчешь? Ты пробовал без семьи жить? Если нет дли тебя родной семьи, значит, и родной сторонушки дли тебя нет. Значит, без родины ты. Сам себя ты, Митя, обкрадываешь.
