— Осуществляешь руководство? — глухо сказал Юрий. — Смотри, не ошибись, товарищ Акжанов. Я твердый орешек!
Бригадир не успел ответить. Рядом загремели под быстрыми шагами железные ступени трапа — и в кают-компанию ворвался Губер.
— Штормовая! Вне всякой очереди! — закричал он, протягивая мастеру радиограмму. — Шторм на двенадцать баллов! Ветер опустошительной силы! Сорок четыре метра в секунду! Продолжительность шторма не менее семи суток!
Все посмотрели в иллюминаторы. По морю ходили белые гребешки, предвестники шторма.
— Если хазры, значит, надолго задует, — вздохнул Леха.
— Старики говорят, дует или три дня или девять, — сказал солидно Жумабай.
— Или двенадцать! — бросил зло Боря Горленко.
— Или восемнадцать, — уныло закончил Леха.
Все невесело посмеялись.
— Все на буровую! Поможем Никите подготовить вышку к шторму. Собирайтесь, жигиты — и айда! Пошли, Юра, — положил бригадир руку на плечо Коляструка.
Тот спокойно подкинул спичечный коробок, не глядя поймал его и так же спокойно снял с плеча руку мастера.
— Погоди со штормом. Ты скажи, какое твое последнее слово будет? Я про максимальные обороты.
— Я уже сказал свое последнее слово, — перечитывая радиограмму, недовольно ответил Жагор. Его слабый тенорок зазвучал круто, по-хозяйски. — На высоких оборотах всей бригадой бурить будем. И кончай разговор! На вышку!
— Что же это такое? — тихо спросил Юрий. — Я в деле, я и в ответе. В конце концов в смене я хозяин! За смену я отвечаю!
— А я вот что скажу! — поднялся, вздрагивая губами, Боря Горленко. — Инициативу Юрину зажимаете? Но только мы Юрия в обиду не дадим!
— Не психуй, Боря, спокойно! Никто Юрия не обижает.
Все обернулись на этот новый голос. У двери стояла Зина, в замазанном мазутом комбинезоне, в брезентовых рукавицах, в кепке с лихо заломленным козырьком. Она пришла с буровой. Леха-москвич склонился низко над столом, пряча улыбку. Он ждал, что Зина, как всегда при виде Юрия, сначала покраснеет, затем сбросит рукавицы на пол и начнет торопливо подправлять под кепку растрепавшиеся волосы. Но на этот раз Зина не покраснела и волос не стала подправлять. Поставив у порога керновый ящик, она подошла к Юрию. Глаза ее смотрели на парня осуждающе.
— Нельзя так, Юра. Извини меня, но я все-таки скажу. Узковато жить начинаешь. Только одну точку и видишь — одного себя. Я да я — вот и вся моя семья!
Леха-москвич, взглянув на сразу обозлившееся лицо Коляструка, схватился в комическом ужасе за голову:
