Еще когда я играл свои незатейливые роли в пьесах соучеников Миши Пыжевского, меня научили одному из главных умений артиста: совпадению звука и артикуляции. Дело в том, что в каждом языке для произнесения одних и тех же звуков существуют разные артикуляции, то есть, движения языка, губ и прочих частей говорительного аппарата и других частей тела. Даже говоря на диалекте или сленге (жаргоне) одного и того же языка человек двигается по-другому. Поэтому у артистов есть некие нормы этих самых движений. Ты можешь произносить слова, как заправский интеллигент, но если движения твои малограмотного дяди, то зрители этого дядю и услышат. Ты играешь самого кондового русака, но если двигаешься, как, скажем, немец или житель села Прибышки, то зритель услышит немецкий акцент или прибышковские интонации. Миша мне говорил, что разведчиков часто ловили именно на этом, а вот Зорге, например, повезло, — он был немец, поэтому японцы его русскую артикуляцию не вычислили.
Так вот, я вдруг заметил, что, слушая Юрия, я слышу одно, а вижу другое, очень и очень другое. И сразу в моей ослиной голове заработали нейроны и другие детальки, заведующие умственными способностями человека разумного, и я начал соображать.
«А почему это, — подумал я, — в этом историческом фильме, который тут снимается скрытой камерой, персонажи говорят языком, не приближенным к языку эпохи? Понятно, что человека этого века мой современник поймет со скрипом. Но какие-нибудь словечки для создания духа, привкуса того времени любой сценарист и режиссер вставил бы. А мы с Юрием, Лесей, Бироном и иже с ними шпрехаем на среднестатистическом русском языке даже не начала двадцать первого века и даже не литературном. Но тот же Смилянич двигает губами совсем не по «среднестатистическому», и вычитываются из этих движений словечки типа «токмо», «мочно», «ежели» и прочие, которые я в страшном сне не произнесу, а в веке Юрия, возможно, они очень даже уместны. Это что же, мне переводчик встроили в мозги? Куда же еще, ведь я не раз переодевался. Но только с артистом ли я разговариваю?»
Это было первое здравое рассуждение, от которого меня затрясло, как в ознобе. Потому что какой же режиссер будет снимать фильм, в котором как минимум один из исполнителей говорит по-таковски, что его никто и понять не может.
Второе озарение мое было не лучше. Я вдруг сообразил, что тот же Смилянич, конечно, со мной не откровенничает, но даже по делу ему приходится говорить о семье его, родственниках, слугах. Я же торчу в этом чужом времени уже не один день, а ни одной такой мыслишки у меня не появляется. Ну, то есть, о Мише Пыжевском я вспоминаю или, скажем, о двух мужиках, которые меня сюда пристроили. Но ведь у Саши Егорова не только Миша Пыжевский и последние работодатели в жизни были!
