Вот так…
ОНИ были мудрецами: язык я понимаю, письмо — тоже, банки и счета мои существуют. А страна… А что страна? Страной больше — страной меньше. Для великой-то цели… Вот только великая ли?
Но если подумать, то в той стране, из которой я когда-то, так сказать, стартовал, или в той, в которую прибыл сегодня, меня мало кто осудит, может, десяток какой людей… Нет, надежда все же есть. А вдруг не только десяток людей, но и десяток тысяч осудит? А вдруг совесть, честь, элементарная порядочность еще существуют? Опыты опытами, но что-то должно было сохраниться?
ОНИ меня не убили… или не они, а те, кто вместо них здесь. Все, что обещано, я получил. Только не учли, а я об этом и подавно не думал, что «науки юношей питают», и теперь Саша Егоров — не тот мерзавец, что жил себе в двадцать первом веке (или не жил, но это еще выяснить нужно, если до следующей минуты доживу) и продавался оптом и в розницу не из убеждений, а по глупости и желая заработать на красивую жизнь. Ну вот, заработал.
Больше пить не буду. Думать нужно. Трезво думать.
Но не как советовали мне туповатый герцог Бирон и хитроумный граф Густав Левенвольде — тогда только, когда приказывают.
Если бы Александр Егоров своевременно убрался вон из комнаты, ничего не произошло бы. В таких случаях неизменно появляется коварная мысль: не обращать на телефонный звонок ни малейшего внимания, притворяться, будто ничего не чувствуешь, не слышишь, не замечаешь. Выйти вон, сделать вид, будто исчез неведомо когда. Не был, не присутствовал, не слышал…
Но я преодолел отвращение к названивающему аппарату и снял трубку. Может, не я сам, может программа какая сработала в мозгу, но это еще выяснить нужно, а пока о главном.
Голос в трубке наскоро представился режиссером и произнес волшебные слова:
— Четыре маленьких эпизода.
Продолжать разговор в ответ на это предложение было моей первой ошибкой. У меня оставалась прекрасная возможность держать язык за зубами. Режиссеры не так уж часто звонят даже студентам театральных институтов, а я был и вовсе археолог не у дел и даже не Индиана Джонс[1]. Наверняка это был первый случай такого рода. Но мои голосовые связки как будто жили своей собственной жизнью, обособленной от меня.
— Да, — радостно сказал я. — Когда?
Лучше бы я спросил: «А почему я?» и «Кто меня порекомендовал?» Возможно, это отрезвило бы меня. Или моего собеседника, он понял бы, что я умею думать. И поискал бы другого невежду.
