– Ты пьяный? – спросил мальчик. И попробовал побежать к лестнице.
– Нет, – как можно четче сказал Степа. – Сейчас утро! Ты что? Это роль такая. Я репетирую. Я же актер. Ты же знаешь, ты же фильм смотрел.
Он вспомнил. Это сын той соседки, красивой, тонконогой, с высокой грудью, которая непонятно почему живет одна, с сыном, но без мужа. Это он знает точно. И у нее прекрасное имя Вера.
– А что случилось? – наконец спросил Степа, когда они, не дождавшись лифта и спустившись по лестнице на два или три этажа ниже, подошли к двери, оказавшейся, как и его дверь недавно, незапертой.
– Я не знаю, – дрожа, сказал мальчик, протягивая руку в сторону комнаты. – Смотрите… не знаю… мы встали, а потом мама…
Степа с опаской, пошатываясь, но стараясь идти ровно, заглянул в комнату.
Вера лежала поперек большой кровати, явно рассчитанной на двоих, и как будто не дышала. Белая-белая, с закрытыми глазами.
Степа оглянулся на мальчика, тот плакал, теперь беззвучно, некрасиво открывая рот, в котором не хватало нескольких зубов. Потом стал приговаривать:
– М-мама… м-мама… Она умерла, да?
Степа помотал головой. Черт. Как всё это некстати… Как он некстати сейчас хлебнул этого вина… Думал, пройдет голова, а в ней, наоборот, всё стало гудеть и переворачиваться. И как-то всё едет и едет перед глазами… Какая-то квартира… Где он? Кто эта женщина? Мертвая женщина… Это съемки, что ли? А где же камера? Камера спрятана, а-а-а… Степа понял, что совсем запутался. Какой хороший актер этот мальчик… Может, это вообще он сам… Стоит маленький Степа у стены и плачет… Так. Стоп. Нет, так дело не пойдет.
– Ванная у тебя где? – спросил Степа и интуитивно пошел туда, где у него самого ванная комната. Квартира такая же, только на другом этаже.
Степа пустил ледяную воду, подставил под нее голову. Вода нещадно заливалась в уши. Мелькнула здравая мысль – заболят уши, как было на съемках, когда ему приходилось в плюс четыре ходить в одной борцовке и улыбаться. Один дубль, три, девять… Он сильно не заболел – заболели только уши и долго, месяца два, стреляли, ныли, щелкали, особенно по ночам. И от этой нормальной мысли, зацепившись за нее, Степа стал выползать из мутного, непроглядного тумана опьянения.
Когда он вышел из ванной, мальчик сидел на полу в большом холле, превращенном в этой квартире в библиотеку, и плакал без слез, подвывая, как маленький щенок. Степа осторожно прошел в комнату и остановился около Веры. Женщина была все так же недвижима. Он со страхом дотронулся до ее руки. Ему показалась, что рука не ледяная. Холодная, но такая, какой бывают руки живого человека. Мягкая, и вот палец, кажется, шевельнулся…
