— Принимай, принимай, дед! — подошел к нему Пущин. — Чай, затосковал без людей-то?
— Тю! Какой я тебе дед?.. Сорок годков еще не жил. А на сие место токмо едина тоска будет — кабы от пришлого люду упасу найти.
Подошел проводник, за ним казаки и мужики: «Устраивай, дед!»…
— Ты что, как малой? Занимай что хошь — сё государев двор!
— Иван, бери припасы и айда за мной! — подтолкнул Тренька в спину Пущина. — Забивай места в рубленке, покуда казачки не набились!
В просторной избе было пусто и холодно. Вдоль глухой стены сплошным длинным рядом были настланы широкие нары. У маленького оконца, заволоченного тусклым бычьим пузырем, кособочился на чурбаках стол, к нему приткнулись такие же кособокие лавки. В переднем углу виднелись закопченные образа с потухшей лампадкой и висели черные от сажи рушники.
Вслед за атаманом и сотником в избу шумно хлынули обозники, подняли в ней сутолоку.
Тренька ловко растолкал казаков, покидал на нары свои узлы и пихнул в спину замешкавшегося Пущина.
— Не лупись — на полу спать будешь!
Он выхватил у него из рук мешок и бросил его рядом со своими пожитками.
— Вот теперь ладушки!
В избу заглянул ямской проводник, обвел недовольным взглядом забитые до отказа нары.
— Казаки, подводы надо поставить и лошадей пораспрягать. Они пристали не меньше нашего…
— Идем, идем! — откликнулся Пущин и стал натягивать на себя опять шубу.
— Поставь и моих, — попросил его Тренька, деловито копаясь на нарах. — А я здесь пока устрою. Не то, кабы, не занял кто.
— Добро, — буркнул Пущин и вышел вслед за проводником во двор стана.
В избе скоро все разобрались с местами, поели и улеглись по нарам.
— Эй, ямской!
— Чего тебе?
— По Чусовой-то ближе будет, аль нет?.. Эй, ямской! — позевывая, спросил Тренька проводника, широко раскинувшись на мягком тулупе.
В жарко натопленной избе было душно и тесно от кучно, вповалку лежавших людей. Давала себя знать усталость, но вонь и клопы мешали заснуть.
— Ты что, ямской? Слышь, аль нет!
— По летнему пути может и ходче, — нехотя отозвался из темноты проводник, по-вологодски окая. — Токмо на Чусовой яму нет…
— Да там же Строгановы, — подал голос Андрюшка. — Чего лучше для яму?
Тренька не удержался, захохотал, сразу разогнав остатки сна. За ним загоготали казаки и мужики.
— Строгановы подвод не дают, — сказал Пущин «литвину», — а летом — гребцов.
Андрюшка нравился ему, нравилась в нем та обстоятельность мысли и дела, которые он подмечал у ссыльных крестьян и посадских из порубежных литовских земель. И она, эта обстоятельность, на первый взгляд, походила на глупость, вызывала порой усмешку. В этой их недалекости, однако, как подметил Иван, проглядывала мудрость неторопливой природы, выносившей молчаливый приговор всем суетливым честолюбцам.
