Неужели он поэтому уехал сразу после дознания?
И не ответил ни на одно ее письмо к нему…
Хьюго…
Вера беспокойно ворочалась в постели. Нет, нет, нельзя думать о Хьюго. Слишком больно! Все прошло, все давно прошло и забыто… Вот и Хьюго тоже надо забыть.
Почему же тогда сегодня вечером ей показалось, будто он с нею, в комнате?
Мисс Клейторн лежала и смотрела в потолок, на большой черный крюк как раз посередине.
Раньше она его не замечала.
Водоросли висели на нем.
Ее передернуло, когда она вспомнила то холодное липкое прикосновение к своей шее.
Этот крюк в потолке ей не нравился. Слишком он притягивал глаз, завораживал… большой, черный…
Бывший инспектор Блор сидел на кровати боком.
На его неподвижном крупном лице жили только глазки, маленькие и красные. Он был как дикий кабан, ожидающий нападения.
Никакого желания спать у него не было.
Опасность была близка, как никогда. Шесть из десяти!
Даже судья, такой проницательный, осмотрительный и прозорливый, попался…
Блор с яростным удовлетворением фыркнул.
Как там говорил этот старый болван? «Надо соблюдать осторожность…»
Самодовольный, ограниченный старый черт. Сидел всю жизнь в суде, воображая, что он сам Господь Всемогущий… За то и получил свое. Теперь-то ему осторожность не поможет.
Теперь их четверо. Девушка, Ломбард, Армстронг и он сам.
Очень скоро не станет еще кого-нибудь. Но только не Уильяма Генри Блора. Уж он об этом позаботится.
(Но револьвер… Как же быть с револьвером? Вот он, фактор риска – револьвер!)
Блор сидел на кровати, щуря маленькие глазки и морща низкий жирный лоб, и обдумывал проблему револьвера…
В тишине внизу пробили часы.
Полночь.
Он слегка расслабился – настолько, что даже лег на кровать. Но раздеваться не стал.
Лежа, он продолжал думать. Вспоминал все, что произошло в последние дни, с первого вечера и до настоящего момента, последовательно, методично, как делал, когда работал в полиции. Дотошность – вот что всегда приносит плоды в конечном итоге.
Свеча догорала. Убедившись, что спички лежат рядом, Блор задул пламя.
Странно, но темнота его почему-то встревожила. Словно тысячи накопившихся в нем за жизнь страхов вдруг пробудились и начали бороться за главенство над его мыслями. Перед его внутренним взором мелькали лица – судья в шутовском сером парике… мертвое равнодушное лицо миссис Роджерс… искаженное фиолетовое лицо Энтони Марстона…
И еще одно – бледное, в очочках, с щетиной соломенных усов под носом.
Это лицо он тоже когда-то видел – но вот когда? Не на острове. Нет, раньше, гораздо раньше…
