Провансальский триптих | страница 87
Антуан де Сент-Экзюпери сказал также, что только дети способны, воткнув ветку в песок, вообразить, будто это королева, и обожать ее.
Это неверно. Взрослые тоже на такое способны.
Прованс для меня — праздник. И так я пытался его описать. Пытался ответить себе на вопрос, почему я по нему тоскую — даже когда там нахожусь. Но, видимо, на этот вопрос нет ответа. И скорее всего, быть не может.
>Юлиуш Ионяк. «Пейзаж в Провансе». Рисунок тушью
Разумеется, есть еще другой Прованс: серость ноябрьских вечеров, холод каменных домов, безумства мистраля, печаль невозделанных полей и заброшенных хозяйств, бедность, заботы, хлопоты, проблемы — но об этом пусть пишут другие.
Мой Прованс — это неожиданные открытия, происшествия, волнение, озарения, неустанные поиски, метания между реальным и воображаемым, между здесь и там во времени и пространстве.
В длинной череде событий и удивительных встреч с историей и самим собой особый след оставили три эпизода.
Однажды между монастырем Монмажур и римскими каменоломнями в Фонвьее, на самом краю крутого склона, заросшего карликовыми дубами, колючим дроком и терновником, над блекло-зеленой долиной Роны, я обнаружил маленькую романскую церковь, окруженную кладбищем. Церковь явно была очень давно — возможно, со времен Великой французской революции — заброшена. Наглухо запертая, она стояла, вернее сказать, будто странное геологическое образование, вырастала из голой скалы — скорее каприз природы, нежели творение человеческих рук. Впечатление усиливали выдолбленные в скале неглубокие могилы, объединенные по три или четыре, что создавало странный геометрический узор. Среди могил торчали остатки обросших лишайником каменных плит. Время стерло имена, но, судя по проглядывавшим из-под рыжих пятен лишайника фрагментам букв и цифр, покоящиеся под этими плитами люди жили в незапамятные времена.
Сквозь щель между рассохшимися досками, которыми некогда ослепили окно апсиды, я увидел сумрачное, заваленное мусором помещение и висящий на стене непонятный черный предмет. Пришлось долго всматриваться, прежде чем я догадался, что это часть железного якоря. Такие якоря использовались на галерах, ходивших по Средиземному морю в раннем Средневековье. Откуда он взялся? Кто его сюда повесил? Может, это ex voto[152] за спасение на пути в Святую землю или трофей, добытый пиратами?
Близился унылый ноябрьский вечер. Ветер гнал с моря низкие лохматые тучи, казалось, встань на цыпочки — и достанешь их рукой. Над стоящей на отшибе церковью и кладбищем, в окрашенном серо-желтым сюрреалистическим светом воздухе будто витала какая-то мрачная тайна.
