Валашки опять забалакали промеж себя. Косана, видать, спрашивает, кто бы это мог быть.
Тут Анна ей потихоньку, чтоб я не услышала, и скажи:
«Муера».
А по-валашски это, само собой, свекровь.
Я делаю вид, что не поняла. А про себя думаю: другому и некому. Кто ж другой? Муера, будь она неладна. Муеры мне всю жисть испоганили, никогда не знаешь, чего от их ждать.
Сижу на кровати и киваю головой, будто курица больная. Нахохлилась, глазами моргаю.
«Так что, теть Ань, — спрашивает Косана по-сербски, — делать будем? Надоть как-то вызволять женчину. Видишь, в чем и душа держится».
«Вызволим, — отвечает та. — Найдется лекарствие и от этого. — И тут же мне: — Ты доверься мне, не бойся, я тебе поворожу на ртути. А опосля заговоренный катышек дам проглонуть. Он составится с той ртутью, какой тебя недруг напоил, и разобьет ее на части. А там одну за другой потянет, все из тебя и выйдет. Мой же катышек, что я тебе дам, выйдет опосля сам, и не заметишь как, ровно вода вытечет».
Я сразу согласилась. И раздумывать не стала.
«Отдаюсь в твои руки и божьи. А там что бог судит».
«Хорошо, — говорит она. — От этого тебе хужее быть не может, так что не боись. Ты, Косана, выдь, подожди там».
Косана послушалась, вышла.
«А ты, — говорит мне валашка, — стань вот здесь, на веник».
Я стала у порога на веник. Она выбежала во двор и принесла веретено и прялку. Положила их возле меня.
Потом показала мне в тряпице катышек ртути — с им она ворожить сбирается. Ничё женчина не скрывает.
«Вот, — говорит, — гляди, какое махонькое».
Катышек пляшет. Крохотный, вроде самого мелкого бисера. Его и пальцами не ухватишь, кабы и не бегал.
Она его над порогом вывалила в деревянную ложечку.
«Ложку эту, — говорит, — никто в рот не брал».
И налила в ложечку чуток воды. Что это была за вода, не скажу, не знаю. Все видала своими глазами, а это нет. И давай, стоя над веретеном и прялкой, мешать чем-то в ложечке и приговаривать по-валашски. Мешает и ворожит, нашептывает и мешает.
Ворожит она, значит, ворожит, мешает, взбивает, пока вода с ртутью в ложке не подошла, что твоя опара в квашне. И пущай говорят, что хотят. Я своими глазами видала.
А сама все стоит на пороге. Как закончила ворожить, трижды рукой ложку перекрестила. И велит мне выпить.
«Ну-ка, — говорит, — проглони».
Я зажмурилась и проглонула. Противно, господи. Но кто об этом думает?
Взяла меня валашка за руку.
«Иди сюда. Отдохни малость. — Посадила меня на свою кровать. — И ничё, — говорит, — не боись. От этого может токо полегчать».
