– Где мы по карте? – спросил Боаз-Яхин ближе к полудню. Земли не было видно.
– Нет у меня карты, – ответил купец. – Морская карта – это картинка. Что толку от картинки, на которой нарисован океан, когда у тебя под рукой весь океан, – бери, читай. Мы в полусутках от порта и в двух сутках от цели. Держи этот курс, а я схожу чего-нибудь приготовлю.
Впервые оставшись один в рубке, Боаз-Яхин вдруг ощутил всю тяжесть моря, по которому тяжко плюхала «Ласточка», всю глубину и тяжесть его, вздымающиеся против ее старого днища. Движок равномерно пыхтел, гоня ее дальше. Она легко подчинялась штурвалу, когда Боаз-Яхин отдавал или принимал спицу, не отрывая глаз от подрагивавшей картушки компаса. Впереди по курсу солнечный свет танцевал на воде, и танцующий свет скакал на подволоке рубки, словно мистические сигналы, словно слова-вспышки неизвестного языка. Синий ялик тащился за кормой, словно детеныш лодки, шлепая носом по воде в кильватере «Ласточки», а его кильватерная струя поменьше кратко расходилась позади. Впереди жаром против неба и воды мерцал дым из трубы камбузной печки, в нем колыхались ближние и дальние образы других лодок и судов.
Иногда Боаз-Яхин видел, как лицо его отражается в стеклах рубки, припоминал бесстрастный лик царя, хмурую морду царя львов. На миг вернулось бытие-сольвом – и снова исчезло. Опять пустота, позыв вперед, к чему-то вышедшему из него.
Колесо царской колесницы, колесо у него в руке… Он чувствовал себя на грани понимания чего-то, но не мог двинуться дальше. Крепко держался за бытие там, где был.
На палубу вышел купец с салфеткой через руку, на подносе он нес накрытое блюдо, бутылку вина, корзинку с хлебом, бокал, прибор, чистую сложенную салфетку. Поднос он поставил на крышку люка, снял с руки салфетку, разостлал ее, аккуратно расставил все по местам: блюдо под крышкой, бутылку вина, корзинку с хлебом куда полагается, отступил, критически все осмотрел, а затем пришел на корму к оконцу рубки.
– Господский стол накрыт на террасе, – торжественно объявил он. – Штурвал возьму я. Сам уже поел внизу перед тем, как принести тебе обед.
Под крышкой обнаружился омлет, очень легкий и нежный, приправленный травами. Боаз-Яхин уселся на крышку люка и стал есть и пить, а купец смотрел на него из рубки, улыбаясь своей отчаянной улыбкой и показывая крупные зубы.
После обеда купец отправился вздремнуть, оставив Боаз-Яхина вести судно. А когда снова взялся за штурвал, сказал:
