Яхин-Боаз двинулся ко льву. Лев с рычанием попятился. Яхин-Боаз закричал:
– Я ПОВЕДАЛ ТЕБЕ О ТОМ, ЧЕГО КОГДА-ТО ХОТЕЛ. ТЕБЕ СТАЛО СКУЧНО, ЛЕВ? НЕКОГДА Я ЯСНО ЧЕГО-ТО ХОТЕЛ, НЕ БОЛЬНО-ТО МНОГО. НЕУЖЕЛИ ТВОЕ ВРЕМЯ ТАК ДРАГОЦЕННО, ЧТО ТЕБЕ НЕВМОГОТУ БОЛЬШЕ СЛУШАТЬ?
Лев повернулся к Яхин-Боазу спиной, сбежал по ступенькам с моста и пропал из виду за парапетом набережной.
Яхин-Боаз последовал за ним. Когда он вышел на набережную, льва на ней уже не было. Лишь дождь, мостовая и улица, мокрая и блестящая, шипение проносящихся мимо машин.
– ТЫ НЕ СЛУШАЛ МЕНЯ! – закричал Яхин-Боаз в пустой воздух, в дождь. – КОГДА-ТО Я ХОТЕЛ ЧЕГО-ТО И ТОЧНО ЗНАЛ, ЧЕГО ХОЧУ. Я ХОТЕЛ СЕРЕБРИСТОЧЕРНЫЙ КОВБОЙСКИЙ КОСТЮМ С ДВУМЯ ПИСТОЛЕТАМИ.
– Гляди бодрей, приятель, – сказал полицейский констебль, с которым Яхин-Боаз столкнулся на ступеньках. – Может, Дед Мороз тебе принесет. У тебя прорва времени до декабря.
Боаз-Яхин шел по пристани в темноте, за огнями кафе. Над гаванью висели соты огней большой новой гостиницы, а за ней – разноцветные огоньки и дымные пламена нефтеперегонного завода. Из гостиницы ветерок то и дело доносил танцевальную музыку. Вокруг звуков музыкальных автоматов из кафе сплошь висела тьма, словно красно-желтые лампочки снаружи. Боаз-Яхину не хотелось заходить в кафе. Он пока не желал вновь играть на гитаре за деньги.
Он вышел на пирс между суденышками, привязанными с обеих сторон, поскрипывающими на швартовах, а вода гавани плескала в их борта. На каких-то лодках горел свет, некоторые были темны. За водой, у выхода из гавани, вращался и вспыхивал огонь на молу. Боаз-Яхин чуял рыбу и кислое вино, запах просоленного дерева лодок, запах портовой воды, шлепающей по сваям и настилу.
Чуял он топливо, апельсины и древесину апельсиновых ящиков – и подумал о водителе грузовика. Запах шел от суденышка с огнями в рубке и световом люке каюты. Бимсом лодка была широка, пузата и выкрашена в синий, ближе к носу приземистая мачта, на коротком гике вяло свернут парус. По бортам висели автомобильные шины. Высокий нос, загибавшийся сам на себя с определенными классическими притязаниями, украшался двумя слепыми деревянными глазами навыкате и бахвалился древним якорем. За кормой был привязан синий ялик.
Я штука всамделишная, говорили загибающийся нос, деревянные глаза, древний якорь: буролицые мужчины щурились в утренний туман, женщины в черном ждут. Может, мы с морем тебя убьем.
Боаз-Яхин прошел по пирсу вдоль борта судна, прочитал на корме название – «Ласточка». Порт приписки, куда отправлялись апельсины, был тем, куда хотел отправиться и он. Там сумел бы найти другое судно, что отвезет его дальше, – или же Боаз-Яхин поедет по суше к тому городу, где рассчитывал найти отца.
