– Нет, – сказал Яхин-Боаз матери, которая обратилась его женой. – Я хочу карту. Она оставалась у него в левой руке, а не в правой. Оставлена для меня.
Его жена покачала головой.
– Ты еще слишком мал для такой, – произнесла она. Вдруг стемнело, и они оказались в постели. Яхин-Боаз потянулся, чтобы коснуться ее, обнаружил между ними гроб и попытался его оттолкнуть.
С грохотом упала тумбочка, и Яхин-Боаз проснулся.
– В львиной, а не в правильной, – повторил он на родном языке. – Для меня.
– Что случилось? – спросила Гретель, садясь на кровати. Они всегда разговаривали между собой по-английски. Теперь она не понимала, что он говорит.
– Она моя, я уже большой для нее, – продолжал Яхин-Боаз на своем языке. – Что это за карта, что за океан, что там за время?
– Проснись, – сказала Гретель по-английски. – С тобой все в порядке?
– Что мы за время? – спросил Яхин-Боаз по-английски.
– Ты имеешь в виду, который час? – переспросила Гретель.
– Где время? – настаивал Яхин-Боаз.
– Сейчас четверть шестого, – ответила Гретель.
– Оно совсем не там, – произнес Яхин-Боаз. Сон выпал у него из ума. Он не смог ничего в нем вспомнить.
Матери Боаз-Яхина промыли желудок, и два дня она провела в постели.
– Не понимаю, из-за чего столько шума, – сказала она поначалу. – В пузырьке оставалась всего пара таблеток. Я не пыталась себя убить – я просто не могла заснуть, а одной таблетки никогда не хватает.
– А мне откуда было знать? – спросил Боаз-Яхин. – Я только увидел, что ты натворила в лавке, а потом нож и пустую склянку.
Позже мать сказала:
– Ты спас мне жизнь. Вы с врачом спасли мне жизнь.
– Ты, по-моему, говорила, что в пузырьке оставалось всего две таблетки? – спросил Боаз-Яхин.
Мать резко откинула голову, искоса мрачно взглянула на него. Ну и дурак же ты, должно быть, сказал этот взгляд.
Боаз-Яхин не знал, чему верить – истории про две таблетки или мрачному взгляду. Нипочем не угадаешь, что она сейчас отчудит, подумал он. Возьмет и сделается инвалидом, а я заботься о ней. Колокольчик звякает над дверью, а ее голос зовет сверху. Он сбежал и бросил меня прибирать за ним. Те два дня, что мать провела в постели, Боаз-Яхин сидел дома, а по вечерам в дом приходила Лайла и готовила для них.
В темной лавке по ночам Боаз-Яхин предавался любви с Лайлой, на полу между шкафами с картами. В темноте он смотрел на смутный отсвет ее тела, его частей, какие он теперь знал.
– Вот эту карту он у меня отобрать не сумеет, – произнес он. Они засмеялись в темной лавке.
