«Потому что это – клетка», – говорит мне Боб.
Порой он бывает не слишком тактичен.
«Знаю, – говорит Стелла. – Это очень маленькие владения».
«А ты очень крупная горилла», – добавляет Боб.
«Стелла?» – окликаю я.
«Да?»
«Я заметил, что сегодня ты хромала сильнее, чем обычно. Нога беспокоит?»
«Чуть-чуть», – отвечает Стелла.
Я вздыхаю. Боб устраивается поудобней. Его уши подергиваются, из пасти капает на меня слюна, но я не против. Я привык.
«Попробуй что-нибудь съесть, – говорит Стелла. – Это всегда поднимает тебе настроение».
Я съедаю старую потемневшую морковку. Это не помогает, но Стелле я ничего не говорю. Ей надо поспать.
«Или можешь попробовать вспомнить какой-нибудь хороший денек, – предлагает Стелла. – Я сама так делаю, когда не могу заснуть».
Стелла помнит каждый миг своей жизни с момента рождения – каждый запах, каждый закат, каждую мелочь, каждую победу.
«Ты же знаешь, я мало что могу вспомнить», – говорю я.
«Есть разница, – мягко говорит Стелла, – между “могу вспомнить” и “хочу вспомнить”».
«И правда», – признаю я. Вспоминать забытое непросто, но у меня на это есть уйма времени.
«Воспоминания бесценны, – добавляет Стелла. – Они позволяют нам понять, кто мы есть. Попробуй вспомнить всех своих смотрителей. Тебе всегда нравился Карл – тот, с губной гармошкой».
Карл. Да-да. Помню, как он мне, тогда еще совсем молодому, дал кокос. Я весь день потратил на то, чтобы его расколоть.
Я пытаюсь вспомнить и других смотрителей, которых знал, – тех людей, которые чистили мои владения, готовили мне еду и иногда составляли компанию. Был еще Хуан, который лил пепси-колу в мой призывно подставленный рот, и Катрина, тыкавшая в меня, спящего, метлой. А еще Эллен – когда она чистила мою миску для воды, то грустно улыбалась и напевала «Почем обезьянка с витринки?».
И Джеральд, который однажды принес мне целую коробку крупной свежей клубники.
Джеральд был моим любимым смотрителем.
У меня уже давным-давно не было настоящего смотрителя. Мак говорит, что у него нет денег на няню для обезьяны. А в те прежние дни Джеральд чистил мою клетку, а Мак меня кормил.
Когда я думаю о всех тех людях, что заботились обо мне, то перед глазами прежде всего встает Мак, который был рядом день за днем и год за годом. Мак, который купил меня, вырастил и говорит теперь, что я перестал быть забавным.
Как будто силвербэк вообще может быть забавным.
Лунный свет падает на замершие карусели, на безмолвную стойку с попкорном и прилавок с кожаными ремнями, которые пахнут давно умершими коровами.
