— Тут нечего много ломать голову, — отвечал Генрих. — Разве не видишь, что сам ты во всем виноват? Лавиния вовсе не требовала свидания с тобой — я в этом уверен, и вот почему: когда я говорил ей о тебе, когда спрашивал, не бьется ли у нее сильнее сердце при встрече на дороге от Сен-Совёра в Баньер кавалькады всадников, в числе которых можешь быть ты, она отвечала мне рассеянно: «Да, может быть, сердце мое и забилось бы сильнее, если б я встретила его». И последнее слово этой ласковой фразы было затянуто самым поэтическим зевком. Да, да, Лионель, не кусай себе губ — она зевнула, так мило, так очаровательно, а у женщин это почти всегда значит самую верную холодность и самое решительное равнодушие. Вместо того, чтобы воспользоваться таким прекрасным расположением Лавинии, ты не мог отказаться в письме своем от унылой фразы. Верный всегдашней привычке отставленных любовников, хоть и очень доволен такой отставкой, ты пустился в элегию и принялся за плачевный тон — ты прикинулся оплакивающим невозможность видеть ее, вместо того, чтобы сказать ей прямо и откровенно, что ты чрезвычайно благодарен ей за это…
— Таких дерзостей я не позволю себе, да и мог ли я предвидеть, что она примет за чистую монету пустые слова, вынужденные приличием?
— О, я знаю Лавинию — это хитрость в ее роде…
— Хитрость и злость женщины! Но нет, — Лавиния всегда была самое доброе, самое кроткое создание. Я уверен, что свидание это столь же неприятно ей, как и мне. Послушай, любезный Генрих, спаси нас обоих от этой беды: возьми пакет, поезжай в Сен-Совёр, постарайся вразумить Лавинию, что мне нельзя…
— Оставлять мисс Эллис накануне свадьбы — не так ли? Прекрасная отговорка для соперницы! Нет, Лионель, это невозможно — ты сделал глупость и должен кончить. Если ты имел неосторожность десять лет сберегать портреты и письма оставленной тобою женщины, если ты сказал об этом такому болтуну, как я, и не мог воздержаться от нелепости прикидываться страстным в письме, которое должно было выражать только учтивость и хладнокровие, надобно тебе, волей или неволей, подвергнуться всем последствиям таких дурачеств. До тех пор, пока письма Лавинии в твоих руках, ты ни в чем не можешь отказать ей, и какое бы средство ни избрала она к получению их обратно, ты должен ей покориться… Делать нечего, Лионель: вели седлать своего Пегаса и отправимся — я еду с тобой. Во всем этом я также немного виноват, и ты видишь, шучу ли я, когда надобно поправить ошибку. Едем.
