Он не жалел о своей карьере, нет – он всегда знал, что добьется лучшего, не в Гурабе, так где угодно, и все-таки всю жизнь чувствовал некую горечь, как если бы наряду с реальным Джамедом существовал другой, подлинный, которым он так и не стал.
Это было давно. Когда девятилетний Джамед срезал свой первый кошелек, на радостях он купил шкалик сладкого вина – якобы для отца, коробку самых вонючих папирос – для него же – и дешевую сказку – для несуществующей сестры, ибо сознаться в чтении сказок ему было стыдно уже в столь юном возрасте. От вина его вырвало, от сигарет заболела голова, а вот сказка – единственное, что он поглотил наедине с собой, не бравируя перед другими собственной взрослостью – сказка запомнились ему настолько, что и по сей день книжка повсюду сопровождала его – крохотная, истрепанная, заложенная на строго определенной странице.
Сказка называлась «Соловей» и рассказывала о птице с чудесным голосом, которую могущественный император сперва полюбил слушать, а затем по навету придворных изгнал из своего королевства, заменив механической копией. Хотя искусственный соловей знал всего одну мелодию, он был сделан из золота и драгоценных камней и потому казался красивее настоящего – ровно до тех пор, пока к императору не пришла Смерть, равнодушная к любым сокровищам. Смерть села ему на грудь, забрала корону и скипетр, но страшнее всего были лица в складках балдахина – неумолчные лица, много злых и мало добрых, и они рассказывали императору обо всех его делах, а он не мог перестать их слушать. Все придворные оставили его – как оставили старый Гураб те, кто составлял его силу и душу – отогнать Смерть было некому, и только соловей, покинутый и забытый ради бездушной поделки, вернулся, чтобы спасти императора от страшного призрака.
Да, в этой сказке было что-то личное, при чтении Джамед переживал ее, как собственную судьбу. Со всеми своими дарованиями, со всей силой и страстью – разве не был он соловьем, которому так и не дали спеть, настоящим, подлинным соловьем, оттесненным и изгнанным интриганами? Ведь не родился же он с ненавистью к старому миру, напротив, все, что в нем было заложено, Гурабу и предназначалось – бескорыстно, от чистого сердца, по долгу служения. О, что это могла быть за миссия! Не разрушить старый мир, но обновить, не свергнуть существующий строй, но восстановить его справедливость, смыть грязь и позор, мерзость и гнусь, все, что мутит жизнь и обращает героя в преступника, оплот мира в его сокрушителя…
