– Парень!
Тишина и молчание. Только звук капающей с серого облезлого потолка воды.
– Ты меня слышишь?
– Босс, давай я его…
– Помолчи! Слышь, парень? Я к тебе обращаюсь. Морду лица подыми, будь добр!
– Как добр был ко мне ты? – вдруг раздался голос из темного сырого угла камеры. Голос уставшего, замученного неволей и голодом узника.
– Босс, да я ща ему…
– Ша, Сивый! – начальник базы цыкнул на подчиненного через плечо, разогнулся, встал. – У меня проблемы.
– Да ты что?! Дык, твои проблемы – это только твои проблемы, – ответил угол.
– Не ерепенься. Послушай… как тебя там… Если ты действительно Треш, за которого себя выдаешь, если ты и вправду какой-то там Страж, охотник за головами и легенда какой-то там Армады, то помоги мне. На нашу базу напали…
– Я слышал выстрелы.
– Гм… Точнее, нас предали. Меня предали! – голос начальника сорвался на крик, но он быстро совладал с собой. – Убиты мои люди, пожар в левом блоке, взломан сейф, но… но не это главное. Он, сука эта, захватил моего сына. Моего единственного, родного сына! Слышишь, парень?
– Если ты мне выбил зубы, это не значит, что я лишился слуха! Говори, что надо? – прохрипела темнота камеры.
Начальник базы быстро переглянулся с помощником, тяжело сглотнул и провел ладонью по земляного цвета лицу, пытаясь снять маску печали и напряжения.
– Ты хочешь свободу?
– Дальше.
– Если ты Треш, если…
– Короче!
– Я сейчас освобожу тебя, но только на время. Ты должен нагнать его, убрать сволоту эту и… и вызволить из лап этой твари моего сына, моего Ростика!
– Должен?! Я тебе что-то должен?
– За свободу – да! И за один деликатный секретик тоже.
– Что за секретик? Излагай яснее, Мамонт.
– Убьешь Шрама, вернешь мне сына, отпущу тебя на все четыре. Дам снарягу. И забуду твои дергания.
– Не легче ли мне сбежать по пути?
– Нет, не легче. Ты все равно догонишь Шрама, и тебе предстоит с ним тяжелый разговор.
– Уверен?
– Более чем. Только он один знает, где твоя Злата и где тот портал.
– ???
– Так что ты мне скажешь, сталкер?
– Куда, на чем и как давно он двинул?
Начальник снова переглянулся с телохранителем, напряжение которого резко пошло на спад, сам облегченно выдохнул и жестом показал освободить пленника. Затем подошел ближе к сидящему на полу узнику, пригляделся. В свете фонаря пленник показался еще более убогим и жалким, чем в сумерках, – худой, чумазый, с висящими патлами длинных волос и бородой, с синяком под глазом и разбитой губой. Босые, все в кровавых ссадинах и гематомах ноги были подобраны под себя, сжатые кулаки с расплющенными костяшками кистей упирались в колени. Из одежды – рваные, в саже штаны и грязная, вонючая безрукавка на голое тело. Но при этом блестящие дикие глаза.
