Женщина из бедного мира | страница 9

Было холодно.

И затем последовали дни, — я назвала бы их счастливейшими в своей жизни, хотя, кроме ощущения счастья, в них было что-то жуткое. Они словно подняли меня на вершину, с которой открывался прекрасный вид, а под ногами зияла пропасть. Голова кружилась от страха, какого-то страха, временами меня бросало в жар, будто проснувшегося — весть о пожаре. И может быть, это пробудило во мне ту злость, которая впоследствии стала всеобъемлющей и безвозвратно привела меня к «бунтарям».

События развивались так, что мечта моя сбылась: я оказалась наедине с Конрадом. Мы нашли себе уютную комнатку в отдельном домике с участком и поселились там. Если бы жизнь шла по-прежнему, нам бы нечего было и желать. Но наутро все изменилось: немцы оккупировали город. Еще в субботу я была на службе, все казалось нормальным. Ходили только слухи: одни говорили, что приближается белая гвардия, другие — что идут немцы. Внешне ничего тревожного не замечалось. Но на сердце было беспокойно. В тот день оно ныло, особенно когда я глядела на Конрада. Однако на работе я веселилась, смеялась, пела, танцевала. Да, я была там последний раз. В понедельник в городе уже хозяйничали немцы.

Мы остались без денег. С помощью Конрада я надеялась как-то протянуть, пока удастся покинуть Таллин. На первых порах я хотела остановиться у матери, а там видно будет.

Я бывала счастлива, но только до тех пор, пока Конрад оставался со мной. Если ему надо было уйти куда-нибудь надолго — в душе моей словно воцарялись сумерки. Было тяжело торчать в комнате без дела, хотелось действовать, работать, употребить куда-то избыток сил, чем-то занять время. Но разве можно было найти работу при таких обстоятельствах? С ума сойдешь, находясь без дела.

Я ходила по улицам, и было противно смотреть на немцев. «Чего они хотят? Набросились, как псы, на трудовую республику, на страну, до которой им не должно быть никакого дела». В воскресенье, двадцать первого февраля они намеревались провозгласить «независимую демократическую республику», но что-то помешало этому.

Уже на следующий день на всех уличных фонарях красовалось немецкое: «Ich befehle»[1]. Крупная буржуазия торжествовала. «Посмотрим! — со злостью подумала я. — Это же бессмысленно, так не может остаться. Бароны и их подручные не удержатся, падут с позором и унижением».

Хотелось бежать от всего этого. Опомниться, оглядеться и броситься в водоворот революционной деятельности. Возвестить снова: «Рабочие! Труженики всей планеты, — объединяйтесь!»