Женщина из бедного мира | страница 41

— А ты, где будешь ты?

— За меня не бойся, я умею скрываться. Да и немцы долго не удержатся, они скоро уберутся с нашей земли.

Мы дошли до первой улочки на краю города. Конрад огляделся и, убедившись, что никого поблизости нет, обнял и поцеловал меня. Губы и руки его горели. Я попробовала его пульс: сердце билось часто.

— У тебя жар. Ты болен.

— Ничего. Пройдет, — ответил он и зашагал влево.

Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся за угол. Никого не было видно. Темнота. Пустота. Лишь в подворотне сидела собака. Под ноги мне откуда-то падали желтые листья. Осень. Холод.

Я пошла.

В кармане у меня всего пять марок. Не было денег и у Конрада.

Я не могла долго вынести одиночества. Предъявив «паспортку», полученную еще в девичьи годы, я запаслась в комендатуре пропуском на проезд в город, где родилась. Я решилась на это и осуществила свое намерение быстро, ни секунды не сомневаясь, будто в лихорадке, словно кем-то подгоняемая. Через два часа после получения пропуска я уехала. Конрада больше не видела, оставила ему письмо, мать проводила меня на вокзал одна. В тот день она была печальной и тихой; хотя я не сказала ей ни слова, казалось, она о чем-то догадывается. Расставалась она со слезами на глазах. Все-таки она хорошая мать, я ее ни в чем не виню.

Когда поезд уже пошел, из окна вагона я увидела Кусту Убалехта. Он, казалось, пожирал меня своими похотливыми глазами, лицо его скривила отвратительная, злорадная усмешка. «Чего ему надо от меня? — пронеслось в голове. — Почему он преследует меня?» И какой-то внутренний голос сказал мне, что я еще когда-нибудь пострадаю из-за этого человека. Было жалко уезжать из Тарту, здесь можно было увидеть Конрада, но вместе с тем я радовалась, что хоть на время вырвалась отсюда. Мучило предчувствие: останься я здесь, и меня постигнет тяжелое несчастье. Какое и отчего — я не могла объяснить, но так или иначе связывала это с Кустой Убалехтом. Даже внешне он выглядел циничным, отталкивающим, — с первого же взгляда я поняла, что он способен на все.

Однако в родном городе меня ждала неожиданность. Уже на второй день я встретила Теодора Веэма, которого тоже не хотела видеть. Написав письмо Элли, я отнесла его на почту и, задумавшись (помню: я думала о Конраде), возвращалась к тете, у которой остановилась. По дороге меня и настиг Теодор Веэм.

Когда я теперь, умудренная житейским опытом и всего навидавшаяся, вспоминаю о нем, не могу не признаться, что я была совершенно равнодушна к этому рыжеволосому, широколицему парню с крупным носом и маленькими сероватыми глазами-щелками. Я познакомилась с ним, когда мне было четырнадцать лет, и с тех пор он повсюду преследовал меня. Помню: он мне никогда не нравился, я убегала от него, по-моему, я просто ненавидела его. Но, несмотря ни на что, какая-то сила всегда тянула меня к нему. Он глубоко уважал и любил меня, считал своей святыней, богатством, идеалом. Я всегда оставалась для него гордой, неприступной, но сам он вел себя со мной, как раб. Любое слово, каждый мой взгляд он принимал как подарок; все, что я говорила, он считал истиной. Будучи еще учеником, он приносил на мой суд свои рисунки, я видела: все они посвящены мне. Те, которые я находила слабыми, он забирал со стыдливым и неловким чувством, другие, которые я хвалила, он с радостью дарил мне. Он часто заставал меня сидящей на берегу озера, когда я всматривалась в даль, проникаясь жалостью к себе и благоговением перед величием природы. Тогда он восторгался моей «глубокой любовью к природе» и расхваливал мою «мечтательную натуру». Позднее, когда я уже уехала из родного города, он посылал мне письма с клятвами в «вечной верности» и порой неожиданно навещал меня и в Тарту и в Петрограде. Посещения эти злили меня (в Тарту я познакомилась с Ханнесом, а в Петрограде — с моим «первым»), но он об этом не спрашивал, ему было все равно. Он всегда говорил, что живет и работает лишь ради меня, что хочет завоевать меня. У него была железная воля, но меня он все же не завоевал. Появился Конрад, и я оборвала переписку с ним.