К миссис Хартог, Фруме, у меня была особая ненависть, не сколько деловая, столько личная. Было время, когда я проводила у них каждое воскресенье. Мой папа разбирал дела в Бейс Дине, еврейском суде, до вечера, у домработницы был выходной, и я ходила к Хартогам сидеть там рядом с их состоятельностью и делать уроки. Фрума давала мне обед. Обеды получались у нее не очень. Ее пределом был сухой хлеб из холодильника и сыр. Она носила цокающие каблуки по дому, даже когда готовила еду, и всегда говорила мне, хорошо ли я выглядела. Чаще всего нет.
Что я ненавидела больше всего, так это то, как она говорила о моей маме. Например, «Ронит, твой маме не понравилось бы, что ты так ешь», или «Ронит, твоя мама не хотела бы, чтобы ты так громко кричала». Уже тогда я не верила тому, что говорила, и уже тогда это не вызывало у меня чувства вины.
Итак, ужин с Хартогами, и я на нем — незваный, неожиданный гость. Я выбрала облегающую синюю юбку с длинным разрезом с одной стороны и чувствовала решительное ликование.
* * *
Шаббат вошел в дом Эсти и Довида в сумбуре маленьких забытых деталей, вроде проверок, выключена ли плита, включена ли духовка. Я в этом не участвовала; этим процессом руководили Эсти и Довид, напоминая мне детей, играющих во взрослых, пока родителей нет дома. Я была зачарована происходящим; давненько я не наблюдала, как кто-то страдает этой своеобразной формой обсессивно-компульсивного расстройства. Все, абсолютно все должно быть готово перед Шаббатом, ничего нельзя оставить незавершенным. Эсти приготовила для меня пару свечей рядом со своими. Эта застенчиво предложила мне спичечный коробок, глядя вниз, и я подумала: «Какого черта?» и зажгла их. Я подумала о маминых серебряных подсвечниках, о блестящих листьях и ветках. И да, я немного это почувствовала. Это давнее ощущение: шаббатнее спокойствие.
* * *
Мы пошли к дому Хартогов. Я помнила его прекрасно: грандиозный, прячущийся за деревьями, расположенный на улице с другими большими домами. Все в нем было какое-то слишком большое: двери были выше, чем нужно, цветочные горшки по обе стороны двери были огромными, дверной молоток с головой льва — в два раза больше чем кулак.
Интересно, что Хартог пытался таким образом скомпенсировать. Я подумала об этом, а это значит, на моем лице была ухмылка, когда он, суетившись, подошел к двери — она все еще была на кухне. На нем был дорогой темный костюм с жилетом — сделанный на заказ в попытках скрыть выступающий живот, — и темная кипа, из-под которой виднелась лысина. Он слишком сильно пах дорогим лосьоном после бритья.
