Папа уже навещал его в январе с паровыми котлетами в банке. Катю щадили — из-за морозов и еще из-за чего-то такого, во что она не вникала, но радовалась тихой поддержке родителей. Мама было поворчала, что надо навестить Володю ей, бессердечной, на что Катя вспылила: “Я его звала сюда?” Родители переглянулись и оставили ее в покое. Катя заметила, что они рылись в Володиных письмах к ней, хотела разораться, но потом только усмехнулась: не к чему там придраться, пусть хоть обчитаются. Самое интимное — “А ведь я ругаю тебя, Катенька, что ты постриглась, так красиво тебе было с косой”.
Целую осеннюю неделю она крутила эти слова в голове с нежностью и волнением. Еще там было “полюбил я тебя, чертяку”, но это как-то совсем по-колхозному, она не хотела это помнить.
Сегодня, когда папа уже топтался с сумками на пороге в запахе горячей курицы, она не выдержала и крикнула ему: я с тобой.
Заразный Володя с ходу пожал папе руку, и Катя видела, как теперь тот все время думает об этой руке и даже немного отводит ее от полушубка. Володя в больничном халате разорялся, как ему здесь осточертело, кормежка совсем дрянь, а вот соседи по палате — ничего, душевные все; на Катю он старался не смотреть. Закурил.
— Выпишусь — домой на море сразу, сил никаких тут нет, — он выдохнул в них вонючий дым.
“Давай-давай”, — думала Катя, разглядывая его треники из-под халата и кожаные тапки.
На улице папа долго тер руки снегом.
* * *
Воскресным весенним утром мама заглянула к ней в комнату: Володя придет прощаться, хочешь — уходи. Конечно, она ушла, слонялась по друзьям, погуляла немного, два раза обошла школу, посидела на скамейке в соседнем дворе и, решив, что опасность миновала — а если нет, ей что, всю жизнь по улицам шляться? — медленно направилась к дому.
Он вылетел из-за угла прямо на нее с порывом ветра с протоки. Был холоден, прощался, почти не разжимая губ, под парами какой-то своей невыносимой правоты. Катя разглядывала его облезлую нутрию, все еще немного желтушные глаза слезились от ветра, вывеска “Ткани” за спиной. Пошел от нее легко.
А она, наоборот, маленькой старушкой еле-еле волокла ноги, обходя апрельскую слякоть, но у самого дома все равно угодила в глубокую лужу с синим небом — сапог насквозь. За лестницей у почтовых ящиков забилась на корточках в самый темный угол и горько заплакала.
