В дверь позвонили. Вера чертыхнулась, сдвинула сковороду с горелки, тоскливо взглянула на таз с сырой рыбой (мужу рыбаки мешками носят!) и пошла открывать. Соседка Нина уже сходила с крыльца — передумала, что ли? На звук двери обернулась, шагнула назад. Высокая, загорелая, белый сатиновый сарафан в цветах: ну как хорошо, здоровенные яркие маки, а колокольчики еле-еле. Как обычно, глаза летели впереди нее. Огромные, тревожные. Где она такой сарафан взяла — их точно не было ни в универмаге, ни на складе. Японский, поди... Рогова оперлась о косяк плечом, отрезая бывшей подруге путь в дом, неторопливо вытирала руки о фартук. Усмехалась молча, только брови чуть вверх: чего надо-то?
Зеленый цвет больших Нининых глаз был обычным: ни сочной зелени майской опушки, ни холодочка огурцов малосольных. Какой-то горошек венгерский из заказов, болотинка со ржавыми крапушками. И форма глупая, чуть навыкате. Ресниц кот наплакал. Короткая стрижка под мальчика, так не идущая к ее уже поплывшим линиям, делала глаза еще больше.
“Во обкорналась-то, гусик щипаный”, — хмыкнула про себя Вера. Все поселковые у Светки в бане стригутся и завивку делают, дома хной сами, раз в месяц, щеткой зубной — нормально получается, а эта все с журналами к пионервожатой бегает: “сассон”, “гарсон”.
— Вер, вчера девочки наши в огороде у Майки Калугиной играли, — Нина то смотрела вдаль на реку слезящимися глазами — плачет, что ли, — то взглядывала коротко Вере в глаза. — Одеколон потом у них пропал. У теплицы стоял, от мошкары.
Вера молча разглядывала незваную гостью: надо же, халат линялый переодела, ко мне шла, а то я не знаю, в чем она в огороде ходит, и босоножки, батюшки. Поправилась Нинка, хорошо ей, ключицы больше не торчат, а куда от пельменей и пирогов с рыбой денешься, от булочек с брусникой. Север... нет здесь худышек после сорока, если только не больная. А вот ноги так и остались... длиннющие, стройные. Из-под сарафана торчали блестящие узкие икры. Рогова увидела, как Нинина рука задумалась над торчащей из шва ниточкой, теребила ее: оторвать — не оторвать. Чего же она так дергается-то?
— Я вчера вечером их к стене приперла. Твоя Рая на мою показывает, мол, она взяла, — Нина ладонью вытерла пот со лба, незаметно дунула в вырез сарафана. — Я за ремень, сроду в нашей семье никто ничего чужого...
— И чё? — не выдержала Рогова.
— А сегодня, — Нина схватилась двумя руками за горло. — Щас, погоди.
Она опустила голову, помотала ею, пытаясь справиться со слезами.
