У тетки Матрены Буренка изо всей деревни. В стаде идет — выменем чуть ли не по земле чертит. А доит: в удой — ведро, в неудой — полведра.
Ну, понятно, Матрена в ней души не чает. Только и послышишь: «Буренушка, матушка… Кормилица!»
Буренке и в корме и в пойле — отказу нет. Такое счастье Матрене привалило. Да, ведь, счастье-то с несчастьем бок о бок живут.
Вышла как-то Матрена на обед животине корму задать. Опрокинула в ясли Буренке полну плетюху пырея лугового, — глядь, а там еще и утренняя дачка не изжевана.
Матрена не чует, где руки, где ноги, только и помнит, как во что-то мягкое в навозе плюхнулась. Опамятовалась — отпугнула от плетюхи овец.
Глянула Буренка — взгляд человечий… и на глазах слеза, будто вымолвить что хочет, да господь речью обидел, только жалостливо промычала.
«Перепетиха, гляди, окаянная сглазила… Она вчерась похвалила… Она и она… У ней и глаз нехороший!»
На дворе содом: Матрена голосит, Буренка мычит, овцы блеют… Микешка выскочил на босу ногу, — палец в рот — и заревел… Пегашка смотрел, смотрел и тоже игогокнул… Ну, просто ад и ад кромешный…
Спохватилась Матрена:
— Батюшки, да что это я прохлаждаюсь-то? Сем-ка, к бабке Соломониде сбегаю.
Избенка бабки Содомониды — за околицей, окнами в овраг, задворками на деревню.
Бабка Соломонида с чертями за панибрата — потому и к чертям поближе. Овраг да болото — чортово логово.
Бабка у очелка в печи мешает, на заплечике две звездочки горят: черный кот шершавится.
Мешает бабка, бубнит, бубнит и мешает.
Матрена из узелка горшочек сметанки на стол выставила.
Мурлычет кот, на кринку сметаны облизывается. Облизнулась и бабка.
— Что тебе, касатка?
— Так и так: Буренушка тово; а с чего — не ведаю.
Бабка в ковш с водицей уставилась и с «самим» вперешопотки.
Уж она шепталась. шепталась, наконец, дошепталась:
— «Хозяин дворовый» сердится.
— С чего бы ему сердится-то?.. Я ль не ублажала его, я ль не почитала?.. В Егорьев день хлебом-солью потчевала…
Опять бабка в ковш, опять в щопот.
— Вишь, скотина белой масти ему не понутру.
— Бело-ой? Да у меня, кажись, и скотины-то белой нет… Лошадь пегая, овцы серые… Кто же бы это был?
— Узнай, узнай, касатка… А вот животину водицей наговорной спрысни… Полегчает… Вот как полегчает…
Идет Матрена — нет, не идет, летит ко двору.
Спрыснула Буренку, а та, знай, охает да вздыхает. Охнет да мыкнет, мыкнет да охнет. Пригорюнилась Матрена над Буренкой.
Вдруг под ногами: «мяу, мяу…», — Машка, за молочком трется. Глянула Матрена: кошка-то белая… Так сердце и стукнуло:
