Я с важностью поклонился и сказал, что я настройщик, что за мной присылали во Флоренцию с какой-то дачи, название которой я нарочно перековеркал.
— Это не здесь. Вы можете идти, — сухо сказала мне синьора.
Но к счастью, кузен, как настоящий жених, тотчас подоспел ко мне на помощь.
— Милая кузина, — сказал он, — ваше фортепиано ужасно расстроено. Если бы этот господин потрудился настроить его, мы бы занялись вечером музыкой. Прикажите, пожалуйста.
Злобная улыбка блеснула на устах девушки.
— Как хотите, — сказала она.
«Над кем она насмехается? Надо мной или над ним? — подумал я. — Может быть, над обоими».
Я слегка поклонился в знак согласия. Кузен с небрежной учтивостью указал мне на стеклянную дверь в конце аллеи, которая, сходясь беседкой, закрывала почти весь фасад дома.
— Вот там, сударь, за гостиной, маленькая комната, в которой стоит фортепиано. Мы увидимся с вами, когда вы кончите свою работу. — Потом, обращаясь к кузине, он прибавил: — Не хотите ли пройти до пруда?
Опять блеснула на ее устах улыбка, почти незаметная, но веселая. Она очень хорошо видела, что мне досадно оставаться одному, между тем как она уходит в противоположную сторону под руку со своим франтиком кузеном.
Фортепиано настраивать очень не мудрено, и хотя я никогда не пробовал, однако довольно хорошо провел его в порядок, только провозился с ним больше времени, чем нужно было бы опытной руке. Я с досадой видел, что солнце уже садится. Мне не было возможности увидеть еще раз моей причудливой героини, иначе как пригласив ее попробовать фортепиано, когда оно будет готово. Я торопился, но вдруг посреди стукотни, которой оглушал себя, поднимаю голову и вижу, что моя героиня, синьорина, стоит передо мной. Она до половины оборотилась к камину, но я заметил, что она смотрит на меня в зеркале. В одну секунду я встретил ее косвенный взгляд и увернулся от него. Потом я хладнокровно продолжал своё дело, решившись наблюдать неприятеля и посмотреть, что будет.
Гримани, — я продолжал называть ее про себя таким образом, потому что не знал другого имени, — притворилась, будто ухаживает за цветами на камине; потом она сдвинула кресла и переставила их на прежнее место; потом уронила свое опахало и подняла его, шумя своим шелковым платьем; отворила окно и тотчас опять затворила. Наконец, видя, что я решился не замечать ничего, почла необходимым уронить табурет на большой палец своей хорошенькой ножки и вскрикнуть. Я был так глуп, что уронил молоток на металлические струны, которые испустили жалобный стон. Синьорина вздрогнула, пожала плечами и вдруг, приняв хладнокровный вид, как будто мы играли какую-нибудь пародию, пристально на меня посмотрела и спросила:
