Потом, сам не знаю почему, я почувствовал необходимость уйти и поспешно оставил синьорину, сказав:
— До завтра!
В продолжение этой сцены я мало-помалу забыл прошедшее и ни минуты не думал о будущем. Голос Лилы, которая меня провожала, разбудил меня от восторга.
— Ах, синьор Лелио, — сказала она, — вы не сдержали своего слова. Вы не были ни отцом, ни другом моей барышни!
— Правда твоя, — сказал я печально, — точно правда; я виноват. Но будь спокойна, моя милая, завтра я все поправлю.
Завтра наступило, но второе свидание было такое же, как первое; третье такое же. Только всякий раз я влюблялся всё более, и то, что было в первый вечер нежной привязанностью, в третий превратилось уже в настоящую страсть. Если б я сам этого не заметил, то мог бы догадаться по печальному лицу Лилы. Всю дорогу я думал о будущности этой любви и воротился домой бледный и печальный.
— Ну что, не говорила ли я тебе, что ты скоро будешь плакать! — сказала мне Кеккина.
В следующую ночь я опять пошел на условленное свидание. Синьорина была по-прежнему весела, в восторге, а я несколько времени не мог разогнать своей задумчивости и был молчалив. Она пристально на меня посмотрела и, взяв меня за руку, сказала:
— Вы печальны, Лелио. Что с вами?
Я открыл ей свое сердце и сказал, что страсть к ней для меня — истинное несчастье.
— Несчастье! Почему же это?
— Вот почему, синьора. Вы преемница имени и наследница богатства знатной фамилии. Вы воспитаны в уважении к своим благородным предкам. А я… у меня нет прошедшего, я человек ничтожный, сам сделался тем, что я теперь. Ясно, что выйти за меня замуж вам невозможно. Все вам это запрещает: ваши идеи, ваше воспитание, ваше положение. Вы отказывались от руки графов и маркизов, потому что они были недостаточно знатны для вас: как же вы можете унизиться до актера? От принцессы до комедианта далеко, синьора. Следственно, я не могу быть вашим мужем. Что ж мне остается? Что ожидает меня в будущем? Несчастная любовь или надежда быть несколько времени вашим любовником? Я не хочу ни того ни другого, синьора.
И тут я наговорил ей две страницы мелким шрифтом о невозможности нашего союза, о безрассудности ее надежд. Она слушала меня спокойно. Когда я кончил, она не переменила своего положения и сперва молчала. Только наблюдая за ней внимательно, я заметил, что на лице ее изобразилась нерешимость. Вдруг она встала и пошла от меня, не говоря ни слова. Я не приготовился к этому удару и был поражен горестным удивлением:
