Что ведь самое главное в Питере? Наводнения. Ждем, ждем их, мокpеньких, с нетеpпением! Будет, - затопит. Это уж - обязательно... Ах, ужо серые потоки воды на город Ленина и Петра хлынут... а вот - уйдут когда - нет города Ленина и Петра. Ату его, верного. Москва - иная совсем.
Тут наоборот.
(В смысле - это в Питере все наоборот, так, назло, чтоб пусто не казалось...)
А мы здесь - в ее воображении.
Вот так и получается, что как бы - нас нет.
Но это же замечательно.
Опять умиление!
Нет-нет, конечно, раз уж в Москве людей и нет, так, чуть, сказать о том, есть что. Оно такое и есть.
Коммуналки, бульвары, райкомы, грохочущие грузовики, пьянь в переходах, босяки, диссиденты, нездешние попрошайки, сектанты с плакатами, "ваш телефон прослушивается...", сотовая связь, газеты, окна, окна и деревья, тогда - бегите! Предметы - в ином; что - о яви?
- бестолку о бестолковом!
Бестолковые проносятся со своими кастрюлями, башмаками, листовками, котлетами и рефлекторами: останавливаться на каждом, до чего можно дотронуться, что можно лизнуть, на что можно слезу капнуть, хватать предмет жадно руками, глазами, ртом, постигая мыслями некую суть его, позже осознав дельную, скажем, поверхность свч-овой печки, ух-ты! - сколь жива она! - нищего поднять в переходе, крикнуть: я понял естество предмета!.. Гермафродитная субстанция, воняющая, не скажем - чем, засопит носом, может, посмотрит на Вас. И зачем? Чтобы, поморщившись, вынырнуть потом вон, на воздух...
Запиликает телефон в кармане.
Уф...
Вечер уже. Москва лиловеет. Розово-сеpая, она плавно исполняется синюшно-кpасной дымкой и погружается позже в мутную фиолетовую дрему. Раскачивается, ввинчиваясь в землю. Плавно пляшут на стенах домов, на стеклах витрин прохожие, прыскают на них искры фиолетовых фонарей, размотается чей-то шарф, вспыхнет окно и еще одно, и еще...
Но вы бредете по улицам...
Они помнят себя сами.
В детстве были деревянные карусели, они тоже скрипели, раскачиваясь, вы надысь в своем дурацком длинном пальто было влезли в эдакую, качнуться решили - нет: вросла в землю. Вы ухватились за стальной обод руками и подумали: перчатки бы надеть, холодно; и зажглись окна над вами. И стало как-то неудобно, стыдно: что это я... как маленький.. И вы покинули дворик.
Спокойной ночи, Похма!
Но когда-нибудь, когда вас не будет уже никогда, когда там, за великой рекой, вы умрете, но проснетесь снова, потому что ваша маленькая вечность вновь захочет немножечко жить, тогда и только тогда вы вновь возвpатитесь к вашей детской, почти игpушечной Яузе... Зузе-зузи... Слушай, Ленин, меня, милый...
