Рыжеволосый священник, приказом шарфюрера ставший предметом внимания Евно Азефа, все больше занимал внимание и воображения бывшего боевика, растерявшего свои революционные качества, но оставшегося предателем в силу обстоятельств и собственного характера, который невозможно уже было более изменить.
Ицхак Назри был сосредоточием жалости и любви.
Ночью его можно было видеть у нар, на которых харкал кровью доживающий свои последние дни человек. Возложив ладони на пылающий лоб, Ицхак что-то ласково шептал человеку, и тогда пронзительный кашель прекращался, жившее напряжением тело расслаблялось. Человек засыпал, чтобы увидеть в своем лихорадочном и полным усталости сне ласковые прежние времена, полные безмятежности и покоя.
Человек этот одновременно поражал и раздражал Азефа. Даже сейчас, в старости, он не мог поверить, что могут существовать люди, для которых чужое жизненное благополучие также важно, как собственное. Азеф подозревал, что Ицхак Назри имеет какие-то корыстные причины для того, чтобы поступать именно так. Священник восхищал и раздражал Евно. Он казался Азефу кривым зеркалом, в котором отражалась прожитая им самим жизнь, — она была именно без тех изъянов, которые не хотел помнить Азеф.
Однажды, подойдя к человеку, который мучился от головной боли, Ицхак Назри возложил руки на темя ему, и боли у человека быстро прошли, уступив место спокойному сну. Утром человек встал на колени перед Ицхаком, говоря: «Я знаю, кто ты!» Ицхак ласково улыбнулся ему, заставляя молчать. И Азеф в ненависти позавидовал священнику. О, если бы он мог так же, как этот рыжеволосый человек, заставлять людей верить, если бы его убеждение было столь же действенным. Увы!
Не каждый может нести бремя убеждения, и не каждому дано убеждать других в невероятном. А этот худой и невысокий человек мог многое. Однажды к нему подошел солдат из охраны лагеря, сами понимаете, из тех, кто мог стрелять, но не был отправлен на фронт по состоянию здоровья. Озираясь по сторонам, он косноязычно заговорил со священником о вере. Ицхак выслушал охранника и сказал ему, что душа охранника больна и болезнь эта происходит от чужого неверия. «Gott mitt uns!» — сказал Назри, и охранник, пугливо озираясь, кивнул ему. Большего он позволить не мог, да и кто бы стал держать в охране лагеря человека, который поцеловал бы руку заключенного? И все-таки жест охранника не остался незамеченным.
