Посадили в угол дивана, чтобы он не мешал возиться у печки, и он сидел серьезно и молчаливо. И был красивый-красивый в голубой распашонке и голубых штанишках. Многие говорили, что он красивый, но увидев его там, на диване, я впервые почувствовал это сам.
Мы с Галкой переглянулись, и я сказал с чувством:
— Сударыня! Клопуська Жукастенький — очень удачное ваше произведение!
— Вы правы, сударь, не буду скромничать! — ответила Галка. — Но истинный блеск моему произведению придало ваше соавторство!
А Санька, пока мы беседовали, сполз вперед и хлопал ногой о ногу, словно аплодировал…
Галка, разрумяненная после возни у печки, взяла его, держала на руке лицом к себе, и он, как скульптор, сосредоточенно водил ладошкой по ее щекам, губам, носу — творил, созидал для себя образ мамы…
Напекли пирогов на обратную дорогу, на долгий тряский поезд, и спать легли.
Утром я караулил его пробуждение. И был он, открыв глаза, чужим-чужим, далеким-далеким. Правду говорит восточная легенда, что души младенцев во время сна переселяются в растения и в животных.
Он глядел на меня безразлично и строго. Глядел, не узнавая. И вдруг что-то включилось, он вернулся, заулыбался, признал — и снова стал своим-своим, родным-родным…
Люблю укачивать Саньку, чувствовать на руках его плотненькое, теплое тельце, пахнущее молоком. Спокойствие на меня находит, умиротворенность, ничего не нужно, полное равновесие. Весь мир на одной чаше, и Санька — на другой.
Но вдруг, едва я стал его укачивать, он заплакал — обиженно и испуганно. На другой день то же повторилось: взял его на руки и он испугался, заплакал, затрепыхался. Я озадачился и огорчился. Поломав голову, догадался, в чем дело. Я стоял спиной к свету, и Санька видел над собой человека с черным пятном вместо лица. Человек этот был незнаком и казался враждебным. Тут же я проверил свою догадку: повернулся лицом к окну — и Санька затих, разглядывая меня, и вскоре задремал уютно, засопел, как маленький чайничек…
К нему невозможно привыкнуть — просто не успеть. Что-то новое появляется в нем внезапно, неожиданно, скачками. Только сживешься с одной манерой, как вдруг она исчезает, словно и не было, и обнаруживается другая, неожиданная. Насколько неустойчивое состояние — детство! Вчера еще сидел, а сегодня уже стоит. А завтра уже ходит боком, держась за перильца кроватки. Никак не успеваешь за ним своим инертным, трудно раскачиваемым восприятием.
Вот он указывает на что-то и кричит безостановочно. Требует: подайте немедленно, мне этого хочется.
