Поверьте, Господь ни на кого из нас не посылает таких тяжких искушений, которые могли бы превышать меру нашего терпения. А, между тем, мы постоянно ропщем в жизни и на Бога, и на людей. Малейшая неудача повергает нас в отчаяние, мы совершенно падаем духом, а всему причиной — наше малодушие и маловерие или даже безверие. [3, с. 106-107]
* * *
Человек, истинно любящий, забывает себя совершенно, забывает, что он существует, он думает только о том, как бы другого- то спасти. Надо стараться, чтобы не только действиями, но и даже словами не соблазнять другого. [15]
* * *
А честные дела, подвиги самоотвержения, великодушия, благотворительности, может быть и незримые миру, но тем не менее требующие много душевных сил? Вот, например, человек. Он не любит выставлять своих достоинств, но умеет их скрывать даже от своего самолюбия — и, сделав доброе дело, он переходит к другим занятиям, как будто он и не сделал ничего необыкновенного. Вот другой: он не знает, что значит осуждать других, но умеет вынести всякую клевету и насмешку, злость, стерпеть обиду и не раздражаться, прощать врагов и не мстить им. [3, с. 93]
* * *
Тот, кто не умеет смиряться перед рабом своим ради спасения ближнего, кто не умеет забывать своей личности, когда дело идет о благе ближнего, тот не имеет в себе духа истинного смирения, а где нет смирения, не может быть никакой добродетели. [13]
* * *
Большая часть людей живут и действуют под влиянием одной мысли: угодить людскому суду и приличию, блеснуть пред другими, выставить на вид достоинства, коих нет, заставить говорить о себе и вообще приобресть людскую похвалу. Это и есть оно — тщеславие, страсть человека казаться не тем, что он есть, но жить и действовать на показ другим. [3, с. 96]
* * *
Воскресший Господь требует нашего воскресения. [15]
* * *
С утра до поздней ночи, от ночи до утра мир суетится для себя. Бывают, правда, минуты — войдет человек в храм, обнимет его сила небесной жизни — и он в горячей молитве забудет мир с его страстями, с его безбожием в жизни, духом понесется в небо; он после готов жить только для неба, готов своими объятиями обнять все человечество; он с омерзением смотрит на свои грехи и пороки — в его душе разливается как будто особенный мир. Но вот он опять вне храма; проходят две-три минуты и увы! Где прежний мир, где прежняя любовь и вера? Дух суеты мирской, как ураган в пустыне, дохнет на прослезившегося человека своей страдной житейской заботой — и снова начинается старая жизнь по плоти, снова открывается работа миру и страстям. И так до нового момента поднятия духа. [3, с. 122-123]
