День рождения Будды как раз пришелся на воскресенье. Мы с сестрой одним днем отправились в городок Канчжин, чтобы почтить память матери в буддийском храме, где висит табличка с ее именем. За окном междугороднего автобуса виднелись полосы заливных рисовых полей. Сестра, весь мир – это аквариум. На чистой водной глади полей, где вот-вот должны высадить тонкие стебельки риса, отражалось бесконечное пространство неба. Запах цветущей акации проникал через щели в окнах автобуса, и я невольно раздувал ноздри.
Сестра сварила на пару молодую картошку. Я дую на нее и ем, обжигая язык.
Ем расколотый на части арбуз, сладкий, как сахар. Съедаю его вместе с семечками, похожими на черные драгоценные камни, аккуратно раскусывая каждую.
Бегу домой, к ждущей меня сестре, придерживая под свитером, за пазухой с левой стороны, пакет с печеньем в форме цветков хризантемы. Ноги так замерзли, что я не чувствую их, только сердце, кажется, пылает огнем.
Хотел стать выше ростом.
Хотел подтянуться на перекладине без передышки сорок раз.
Хотел когда-нибудь обнять девушку. Хотел прикоснуться к той девушке, чье лицо пока было незнакомо мне, к той девушке, которая впервые позволит мне такую вольность – приложить дрожащую руку к ее сердцу.
* * *
Думаю о своем загнивающем боке.
Думаю о пуле, пробившей его насквозь.
Вонзившись в меня ледяным колом, она,
В одно мгновенье превратила в месиво мое нутро,
Вылетела из другого бока, и я
Думаю о дырочке, заставившей вытечь всю мою теплую кровь.
Думаю о стволе, пославшем эту пулю.
Думаю о холодном спусковом крючке.
Думаю о теплом пальце, нажавшем на крючок.
Думаю о глазах человека, приказавшего стрелять.
Хочу посмотреть им в лицо, хочу витать над ними, спящими, над их закрытыми веками, хочу ворваться в их сон, хочу всю ночь парить над ними, переносясь с одного века на другое. До тех пор, пока в кошмарном сне они не увидят мои глаза, из которых льется кровь. До тех пор, пока они не услышат мой голос, повторяющий одно и то же: «Почему ты убил меня? Почему ты убил меня?».
* * *
Тихо проходили дни и ночи. Проплывали синеватые сумерки перед утренней зарей и после заката солнца. Проносились звуки прибывающего в полночь военного грузовика и острые лучи фар, пронзающие темноту.
Каждый раз, когда они появлялись здесь, становилось больше на одну башню тел, накрытых соломенным мешком. Теперь уже вместо застреленных – тела с продавленными и разбитыми головами, вывихнутыми плечами. Изредка – чистые тела в больничных пижамах, с аккуратно наложенными повязками.
