– Что веселого нашел, а? – осведомился Ниношвили. – Расскажи, вместе веселиться будем!
Несколько мгновений он царапал лейтенанта Мечникова неприязненным взглядом, потом вдруг рявкнул:
– Балабанов, ко мне!
Из-за штабного навеса вынырнул Зурабов ординарец сержант Балабанов – личность, умевшая с одинаковой ловкостью как превращаться в человека-невидимку, так и моментально возникать из пустоты по первому зову старшего политрука.
– Скажи тем, кто пленного охраняет – пусть приведут, – велел Ниношвили, и сержант Балабанов пропал.
А комполка опять хмуро скосился на Михаила, который все еще изнемогал в тяжкой борьбе с непрошеной и неуместной веселостью.
– Нервы, да? – буркнул Зураб полусочувственно, полупренебрежительно. – А еще называешься командиром! Цхэ! – Старший политрук отвернулся, затеял какую-то возню со своим левым рукавом. – Чем киснуть, как припадочная девица, лучше б помог. Мучение, понимаешь – отваливается и отваливается…
Всё еще похихикивая, Мечников дисциплинированно отправился помогать начальству.
Оказывается, Зураб возился с нашивкой – с той самой, которую так неправдоподобно удачно нашел взамен своей утерянной, потом тоже посеял, а теперь вот неожиданно снова нашёл. Возня заключалась в стараниях наскоро приметать к рукаву рыже-бурую, словно бы опаленную матерчатую звезду. Старания были безуспешными, и Мечниковская помощь ситуацию не спасла.
– Бред какой-то! – пыхтел старший политрук, злобно дергая застрявшую в ткани толстенную цыганскую иглу. – Когда прошлый раз ее нашел, слушай, терновым шипом приколол, и нормально. А тут… Еле-еле воткнулось самое острие – и намертво, ни туда, ни сюда… Как получилось, а?
Мечников тоже попробовал – сначала “туда”, затем “сюда”… И тоже без толку. Мельком вспомнилась слышанная когда-то побрехенька о разновидности нечистой силы, которая терновых колючек то ли боится, то ли наоборот… А еще вдруг тревожно засаднила Михаилово сердце внезапная убежденность, будто именно теперь нужнее всего соединить свою заветную ценность и подвеску, даренную Вешкой – именно вот теперь же, потому что через минуту станет поздно.
В следующее мгновение оба командира напрочь забыли о борьбе с иглой-саботажницей. Забыли потому, что вернулся Балабанов. Он тяжело дышал; лицо его цветом и стылой мертвенностью походило на пыльную гипсовую маску; выпученные глаза превратились в мутные бессмысленные стекляшки…
– Тов… тов-варищ к-ком-полка… – Балабанов не говорил, а захлебывался словами – наверное от того, что пытался выговаривать их не по-нормальному, а на вдохах. – Там… там…
