— Эх, и живут же, братец ты мой, люди на свете! — глубоко вздохнул кто-то. — А мы тут в лесу, можно сказать, бьемся с хлеба на квас. А?
— Или приехал ты, скажем, с мамзелью какой в отдельный кабинет, поужинать… — все более и более вдохновляясь, продолжал Петр Иванович. — А карактер у тебя, скажем, сумнительный. И это у нас предусмотрено — в Москве все можно, были бы деньги! И на этот случай состоит у нас при заведении своя кушерка: осмотрит она живым манером твою мамзель и, ежели все в порядке, так и доложит: пользуйтесь в свое удовольствие без всякого сумления… И опять же ты с ней, запершись, свое удовольствие имеешь, а в дырочку эдакую — в стене эдак аккуратно проделана, — наш человек за тобой наблюдение имеет, потому есть и такие, которые травиться вдвоем приезжают али там стреляться: дураков не сеют, как говорится, а они сами родятся. Ну, это, конечно, там дело твое, стреляйся на здоровье, ну, других только марать нечего: ты, к примеру, за левольверт, а мы — в двери: извините, сударь, у нас такого положения нет… И пожалуйте в полицию, она там разберет, как и что… А вы: что такое повар?! Пока, брат, ты до шефа-то, — главный повар так называется — достукаешься, тоже всего перевидаешь. Бывало, как мальчонкой я еще при кухне там состоял, чуть что, и сичас: ты как, сукин сын, яблоки-то чистишь? А? — заревел вдруг Петр Иванович свирепо. — В ухо ррраз! Нешто его так чистят? А? В другое ррраз! Бывало, ночью спишь, так во сне видишь, как яблоко чистить надо… А не то что… Нешто Москва зря деньги платить будет? А нам вот платила, и капиталец мы себе приличный составить могли, и денежки верным людям на проценты давали. Прилетит, бывало, на квартеру князек какой молоденький: не оставьте, Петр Иванович, выручите… И руки жмет, и все такое — не гляди, что ты повар, а он князь важнеющий…
— Вот тебе и князь, ж… в грязь… — пустил кто-то со смехом.
— Нынче, знать, только тот и князь, у которого в мошне густо… — послышались голоса. — А знамо дело… Дай-ка вон Гришаку денег-то, и он всякому князю сопли утрет…
Гришак Голый — бедный, худосочный мужичонка с выбитыми зубами, жалкой бороденкой и печальным лицом старой клячи, — живо вскочил.
— Капиталы… Князья… Пельсики… Рукотрясение… — сразу дико завопил он. — Дураки вы все, вот что! Деньги! Вон у его их много, — злобно ткнул он рукой на Петра Ивановича. — Ишь, брюхо-то отростил!.. Всю жизнь в столиции прожил, а чего он оттедова вывез, спроси! Только всех и разговоров, что про девок да про жранье…
