— И то пора, Корней Иваныч… — отозвалась Варвара. — Теперь мы, старики, не ко двору стали. Залетела ворона в чужие хоромы и давай все на свой лад вертеть: я ли, не я ли… А спросить: кто ты такая? Нишуха, — рубашки сменной не было, как тебя в «Угор» то привезли. А теперь заместо благодарности — тут голос Варвары зловеще понизился, — за приемышем все бегает: хи-хи-хи да ха-ха-ха — глаза бы мои не глядели! Давеча по утру, смотрю, идут оба из беседки старой и хоть бы тебе что… О-хо-хо-хо…
— На ето у ихава брата не смотрют… — проговорил Корней и слышно было, как засипела его вечная трубка. — Возьми вон предводителя нашего: открыто живет с двумя и хоть бы что тебе…
— О-хо-хо-хо… Последние времена, знать, подходят, Корней Иваныч… Ну-ка, дай-ка мне мочалочки еще — вот этот ряд еще подвязать надо… А быть тут беде, большой беде!..
Андрей, как вор, украдкой выбрался из малинника…
III
УТРО НА УЖВИНСКОЙ СТРАЖЕ
По застрехам завозились голуби и воробьи, петухи усиленно хлопали крыльями и кричали на птичнике, послышалось первое, точно сонное щебетанье ласточек — значит, утро пришло, а так как во всех этих звуках была какая-то особенно бодрая, веселая нотка, то Иван Степанович, видный писатель, но человек деревенский, сразу понял, что утро занимается тоже солнечное, веселое. Лежать старику уже надоело да и вообще он привык вставать с солнышком: он очень любил эти утренние часы, эту золотистую, залитую золотом восхода землю, эту особенную тишину во всем, это серьезное, чистое, немножко умиленное одиночество… Он встал, привычным движением сразу попал в свои теплые и мягкие «шлепанцы» и, накинув легкий, беличий халат, подарок сына, подошел к широкому итальянскому окну. Он не ошибся: все в веселых, золотых, розовых, нежно-лиловых, сереньких кудряшках облаков, занималось, действительно, радостное летнее утро, — точно жар-птица, выпорхнув из-за граней земли, распустила свой пестрый хвост по небу, по лесам, по лугам, по полям… Он распахнул окно и несколько мгновений с наслаждением вдыхал свежий воздух, полный аромата хвойных лесов, росы и влажной с ночи земли, любуясь прекрасной, дикой картиной, которую он так любил. Дом лесничего стоял довольно высоко и из него была видна чуть не вся Ужвинская казенная дача, это безбрежное синее море лесов, эта привольная пустыня с редкими, одинокими домиками лесной стражи и старинным монастырем Спаса-на-Крови в ее дальнем углу. «Журавлиный Дол» был погружен еще в утренний сумрак, Ужва дымилась золотисто-розовым туманом, а кресты обители и высокие сосны на дальнем «Вартце» уже рдели под первыми лучами еще невидного солнца. И из-за лесов, торжественный и чистый, прилетел первый звук колокола…
