Как тебя я, косынька, ростила, плела, —
На первый годочек мамаша плела,
На второй годочек подружки плели,
Подружки-голубушки золотцем вили…
Приехала свахынька с чужой стороны,
Стала сваха косыньку рвати-порывать,
Рвати-порывать, на две расплетать.
Положили косыньку поверх головы, —
Так тебе уж, косынька, век весь вековать,
А тебе, свет Дунюшка, в девках не бывать!
Дуня горько и искренно, от всей души, плакала.
Плакали, глядя на нее, и Марья Семеновна, и Марина, и все бабы, плакали и вспоминали свою молодость. И Сергей Иванович слушал издали печальную песню и думал: почему же так печальна эта предсвадебная песня? Как странно!.. Точно хоронят что… И впервые пронеслось душой его чувство, что и его жизнь с Ниной, может быть, не будет сплошным праздником, каким она представлялась ему теперь…
А Петро, прифранченный, напряженный, потный, неловко утешал Дуняшу, как того требовал обычай: «да будет тебе, Дуня… Да что ты?… Да полно…», но Дуняша, плача на голос, отвечала ему песней подруг:
Уж отойди-ка ты, чужой чуженец,
Чужой чуженец, добрый молодец!
Не твою я хлеб-соль кушаю,
Не тебя теперь я слушаю, —
Буду я твою хлеб-соль кушать,
Буду и тебя тогда слушать…
И Марья Семеновна строго блюла, чтобы ни один из старых обычаев не был опущен и про себя отмечала все приметы, и приметы были, большей частью, очень хорошие… К венцу молодых благословил старый барин, Иван Степанович, а потом и Марья Семеновна, а когда свадебный поезд тронулся со стражи, вдруг пошел первый да такой спорый, снег и все были рады: самая верная примета — к богатству, к счастью… На Устье о. Настигай разом «окрутил» Петро с Дуняшей и, когда молодые вернулись на стражу, Марья Семеновна встретила их у порога и своими руками осыпала их и золотым зерном и душистым хмелем. И на веселый пир пришел не только молодой барин, но и старый, — он был, как всегда, тих, забывчив, но иногда как будто на некоторое время возвращался к окружавшей его жизни. Оба выпили за здоровье молодых, а на другой день, когда молодые явились к ним благодарить за честь, оба щедро одарили их, а Марья Семеновна, гордая тем, что все произвела в порядок, приняла у себя молодых с честью, напоила их чаем покуда некуда, но все же, когда они прощались, она не удержалась и пробурчала Петру:
— У-у, ты… прискурантик!
И с этого дня сразу легла пороша да какая!
Сергей Иванович усаживался уже в кошевку, чтобы ехать к ревизору посоветоваться на счет неправильной, по его мнению, расценки назначенных к рубке делянок, как вдруг из лесу выбежал Петро, потный, точно растерзанный и возбужденный до последней степени.
