И снова, в пояс поклонившись ему, она устало, тяжело опираясь на свой посох, пошла лесной тропинкой к монастырю. Туман, цепляясь за мокрые деревья, расходился. Старый колокол торжественно и грустно пел над лесной пустыней, точно вещая грешному миру о погребении молодой души…
Стояли удивительные августовские дни, тихие, хрустальные. Старый парк «Угора» одевался все пышнее и пышнее в золото и багрянец. В полях и лесах стояла тишина. И нежной грустью звучало курлыканье прощавшихся с родными болотами журавлиных стай в посветлевшем небе… А над «Угором» точно черные тучи сгущались и слышно было смятенным душам людей, как кто-то роковой железной поступью подходить все ближе и ближе. Лев Аполлонович все уединялся и тосковал. Андрей смятенными глазами смотрел в загадочный лик жизни и впервые только почувствовал, какая это трудная задача жить, и боялся, и трепетно чего-то ждал. Поэма его остановилась: теперь его герой был вдвоем, его мечты златокудрой волшебнице исполнились, жизнь их на пустынно-прекрасной земле была ясна, солнечна, но удивительно: в ней как-то не было вкуса, как в блюде, которое забыли посолить, в ней не стало содержания и писать стало не о чем.
Резко сказались эти недели и на Ксении Федоровне. Она совсем перестала смеяться, лицо ее побледнело и между бровями залегла страдальческая складка — точно она во что-то все мучительно всматривалась и чего-то никак не могла понять. То чувство к Андрею, которое вызывало в ней сперва только смех, которое она сперва, как и все «идеальное», пыталась по своему обыкновению посадить, как наивную нарядную бабочку, на булавку насмешки, это чувство с силой невероятной, как пожар, охватило вдруг все ее существо. Она понимала всю невозможность счастья, но именно сознание-то этой невозможности и разжигало ее всю еще более. И она перестала смеяться и с недоверием вглядывалась в то, что полыхало теперь в ее душе, и спрашивала себя, что же будет дальше, и не находила ответа… И горбунья Варвара ходила вокруг и смотрела, и тяжело вздыхала и еще более ела побледневшую Наташу, рассеянную, слабую, с заплаканными глазами…
Тихий, кротко ясный день догорал. Красное, огромное солнце спустилось за грандиозные, сверкающие золотом и медью облака. В природе все затаилось и молчало — только последние кузнечики едва слышно стрекотали в увядающей уже траве. Над опустевшими ржаными полями, из-за старых деревьев парка, вставала огромная, бледно-серебряная луна…
