– Но какую же добычу ты можешь им обещать? – возразил Гильом.
– Наши будущие барыши.
Я чувствовал, что в их отношениях уже присутствуют соперничество и ревность, братская дружба и недопонимание, что и делало эту пару незаменимой. И хоть я никогда не преследовал цель разделять и властвовать, все же считал, что секрет любого удачного предприятия кроется в единстве противоположностей.
Когда речь зашла о том, какая роль отводится мне, я попросту объявил, что намерен оставаться монетчиком. Нашей коммерции, как и прочим французским торговым домам, будет вечно недоставать драгоценного металла. Мы не можем прибегать к обмену, так как не располагаем запасом товаров. Нам нужно контролировать пути денежного обращения и запрашивать кредит у всех французских менял. А это уже моя забота.
Именно так я сказал, и они с этим согласились. Но мои компаньоны понимали, что я о многом умалчиваю. Самое главное не было смысла оговаривать, поскольку само собой разумелось, что делом руковожу я. Предприятие будет носить мое имя. Они станут называть его собеседникам, как «Сезам, откройся!» – чудесный пароль, который произносят, понизив голос, с подчеркнутой почтительностью. Было понятно, что с сегодняшнего дня в их задачи входит – в наших общих интересах – выстраивать мою легенду, превращать мое имя в марку, в миф. Они станут для меня теми, кем Петр и Павел были для Христа: послушными создателями его всемирной славы. Я отдаю себе отчет в том, до какой степени это сравнение нелепое и высокопарное, и готов разуверить тех, кто считает, что я склонен к самообожествлению. Мы полностью сознавали, что эта тактика основана на лжи. Уж мы-то лучше, чем кто другой, знали, насколько я слаб, уязвим и способен ошибаться. И все же затеянное нами дело должно было отличаться от обычной торговли – занятия необходимого, но лишенного ореола славы и высших упований. Мы были намерены вдохнуть в него жизнь, придать размах, перспективу, которые соответствовали бы совершенно новой, честолюбивой жажде успеха. Для этого наше предприятие должно было предстать не просто собственностью торговца, но сектой пророка. И этим пророком, поскольку без него никак не обойтись, стану я.
Уже совсем стемнело, а мы все работали засучив рукава. По нашим лицам струился пот. Через распахнутые окна с двух расположенных по соседству колоколен донесся вечерний звон. Наши замыслы и планы имели мало общего с реальной ситуацией. Лучше всего в этот момент наши жизни характеризовало слово «поражение», и, может быть, именно это нас и объединяло. Те, кто смотрел на нас с жалостью, которую испытывают к проигравшим, пожали бы плечами, услышав, как мы возводим свой химерический замок. Я прекрасно понимал, что в глубине души Жану и Гильому все это кажется нелепым, и не стал открывать моим компаньонам истинный масштаб замыслов, неотвязно владевших мною. Они достаточно хорошо – со времен осады Буржа – меня знали, чтобы чувствовать: помимо практических решений, которые мы принимали, и того плана, в который я их посвятил, у меня, несомненно, есть другие идеи, более широкое видение намеченной мной цели. Они и не вдавались в расспросы. Быть может, им самим была необходима частица тайны, чтобы верить в то, что я и впрямь являюсь пророком, слово которого им предстоит нести в мир. К тому же они знали, что я в любом случае скажу ровно столько, сколько сочту нужным.
