Вытянув из нас все, что было можно, Бертрандон принялся до бесконечности разглагольствовать о положении Константинополя, чей политический вес был сведен к нулю, о городе, который выплачивал дань туркам, о подданных Оттоманской империи, которых он уважал, в отличие от ненавистных ему арабов, о политике итальянских городов, Венеции и Генуи, чье соперничество не мешало им изо дня в день понемногу присваивать себе византийские земли и арабские владения.
Я уже не слушал его. Эта встреча, сколь бы неприятной она ни была, заставила меня вспомнить Запад. Во всяком случае, наше пребывание в Дамаске подходило к концу. Оставалось всего два дня до отъезда в Бейрут, где мы должны были сесть на корабль.
До знакомства с Бертрандоном я жалел о том, что пора уезжать. Теперь я жаждал этого.
* * *
Возвращение было радостью. Я воспринимал каждый день, приближавший меня к дому, как бесценный дар. Тем не менее обратный путь оказался куда тяжелее. Мы пережили несколько бурь, которые изрядно потрепали судно. В конце концов в виду Корсики последний шквал снес нас прямо на скалы. Меня смыло волной за борт, и я чуть не утонул. Барахтаясь в морской пене, я левой рукой наткнулся на какую-то усеянную колючками морскую тварь, из тех, что водятся на морском дне среди камней. Дюжины мелких черных иголок впились мне в кожу. На помощь пришли обитатели острова, но лишь затем, чтобы ввергнуть нас в еще большее несчастье. Так называемый князь – правивший здесь бессовестный бандит – обобрал нас и бросил в тюрьму. Мы провели там несколько недель, пока Видаль не выкупил нас.
В итоге мы прибыли в Эг-Морт в начале зимы. Рука моя распухла, началось заражение. В какой-то момент была угроза потерять не только руку, но и жизнь. Когда я выздоровел, то понял, что все эти страхи избавили меня от сожалений о том, что я всего лишился. Перед Рождеством мы с Готье двинулись вверх по Роне к нашему городу. У меня не осталось ни гроша. Видаль надеялся возместить потери, воспользовавшись каперским свидетельством. В случае его получения – а ему это удалось – пираты могли бы напасть на судно, принадлежащее тому государству, которое нас ограбило. Добыча послужила бы нам компенсацией. Это была действенная процедура, смягчавшая риски мореплавания. Правда, разворачивалась она медленно и отнюдь не умаляла того факта, что все мы были разорены.
Самое странное, что эти потери вовсе не удручали меня, а наполняли неожиданной радостью. Я ощущал себя заново рожденным. Я и впрямь рождался для новой жизни. Я носил траур по своим мечтам, но их заменили воспоминания. Я вернулся со множеством честолюбивых замыслов, суливших гораздо большее богатство, чем те несколько штук шелка или тюков пряностей, которые я мог бы привезти. Мое богатство пока что было невидимым, оно находилось в процессе становления. Я таил этот драгоценный дар, как деньги, еще не ведая, что именно мне удастся приобрести. Но я твердо верил в удачу.
