Он неспешно ехал по улице, ведущей к собору. Я припустился за ним. Мне казалось, что если я вспрыгну на круп его лошади, то он отвезет меня в Аравию, где вечно светит солнце и все вокруг переливается яркими красками, – в край леопарда. Покрывало на коне было расшито золотом. Ноги в стременах были защищены кованым железом. Сам человек под железным панцирем был мне странным образом безразличен. Меня больше всего привлекало то, что делало его неуязвимым: кованые детали доспехов, расписанный сверкающими красками четырехугольный щит, плотная ткань конской попоны. Обычный всадник в простой одежде не обладал тем волшебным могуществом, коим я наделял этого рыцаря.
Увы, мечта моя была обречена оставаться бесплодной, ведь я постепенно начинал сознавать, что мне не суждено выбиться из своего сословия. Отец, отправляясь по делам во дворец герцога, все чаще брал меня с собой. Он уже раздумал делать из меня ремесленника, так как я был крайне неумелым. Скорее он видел меня торговцем. Мне нравилась обстановка замка: высокие залы, стража у каждой двери, богатые драпировки, дамы в платьях из ярких тканей. Мне нравились драгоценные камни ожерелий, сверкающие эфесы шпаг у мужчин, паркетные полы из светлого дуба. Когда во время долгого ожидания перед покоями одного из родственников герцога отец объяснил мне, что особые ароматы, витавшие в замке, исходят от эфирных масел, привезенных с Востока, это усилило мой интерес. Однако пребывание в замке окончательно лишило меня всякой надежды войти в этот мир.
К отцу там относились с отвратительным презрением, а он пытался приучить меня сносить это. Всякий, кто продает товар сильным мира сего, утверждал он, должен понимать, как это лестно. Для этих покупателей не существовало ничего прекрасного. Все усердие и способности, ночи, проведенные за разработкой моделей, кройкой и шитьем, – все это было ради того мгновения, когда богатый клиент выкажет удовлетворение. Этот урок я усвоил и смирился с нашей участью. Научился видеть мужество в отречении. Каждый раз после визита в замок, где с отцом обращались грубо, я испытывал за него гордость. Мы шли домой, и я держал его за руку. Он весь дрожал от унижения и ярости – теперь мне это понятно. Однако в моих глазах проявленное им терпение было единственной доступной нам формой отваги, поскольку, в отличие от знати, нам никогда не будет дозволено носить оружие.
С товарищами я, по примеру отца, держался сдержанно, избегая сближения. Говорил редко, соглашаясь с тем, что говорили другие, в их затеях мне отводилась скромная роль. Они относились ко мне с легким презрением – до того случая, который все переменил.
