MW-10-11 | страница 20

Во времена царствования искусства великого учителя народа, отца "Грюнвальда", "Собесского под Ве­ной", "Батория под Псковом", киевских "Золотых Ворот" и других "ура-патриотических переводных картинок", мега-слайдов, изображающих победные драки, что были и как-то не возвращаются иначе, чем на холстах и бу­маге, можно было побить об упомянутую часть тела любой другой вид творчества, а точнее - любую другую тему кроме исторической. Это был своеобразный террор хроник, ателье и театральных костюмов, отцом кото­рого - сознательно или нет - был и Матейко. Когда однажды одного из студентов Краковской Академии, дирек­тором которой Матейко был в то время, прихватили на рисовании - о ужас! - пейзажа, на пленере, sub sole!!!, находчивый паренек выкрутился тем, что "это именно та самая дорога, по которой король Владислав Локетек спешил..." и т.д. Ben trovato.

Следовало писать прошлое, ибо нельзя было формировать настоящего, а следовало сохранить какие-то шансы на будущее. И он, Матейко, делал это как мог лучшим образом.

И ничего в жизни своей не нарисовал он так прекрасно, так потрясающе, поэтично и величественно, как короля польских шутов - Станьчика. Это, хотите или нет, законченный шедевр. Не перегруженный опер­ными драпри; не превращенный в цветастый автобус, стиснутая толпа в котором пытается в давке вышибить рамы. Это шедевр - молчащий вулкан в одной впалой груди. Сила гения здесь настолько огромна, что когда я думаю обо всем, чего совершил в жизни, то думаю словами Станьчика в "Свадьбе" (С.Выспянсконго - прим.перев.):

"И даже сердце если мне разрубишь,

Иного в нем не обнаружишь..."

В этом восхищении и кроется магия этой картины, и даже нечто большее, ибо здесь не один только Станьчик. Это культ существования шутов, который во мне самом имеет храм, сравнимый с Нотр-Дам, Шартр­ским, Реймским и Амьенским, и колокольня его достигает самого неба, чтобы наполнить бронзовой колоколь­ной музыкой всю Вселенную, пробуждая Единого Бога, а вместе с ним и всех остальных.

Имеются ли у Бога любимцы? Он создал охотника, землепашца, сапожника, рыцаря, священника и ти­рана, звезды, китов и попугаев, а когда поглядел на сотворенное собой, сказал сам себе: ну вот, имеем охот­ника, землепашца, сапожника, рыцаря, священника и тирана, звезды, китов и попугаев - а правды нет. Для чего же тебе нужны сапожник и его тиран, все они, если нет среди них правды?... И тогда Бог создал шута. Шуты появились в древности при дворах восточных деспотов, возжелавших услыхать правду из уст по крайней мере одного человека, что наверняка было физиологической потребностью, как женщина, еда, питье, власть, жестокость и дефекация. Вскоре шутовство - как высказывание правды в глаза правителю - преврати­лось в великий закон, а сам шут сделался привилегированным животным в дворцовом зверинце. Шут был един­ственной в истории личностью, профессией которой была голая истина, одетая лишь в бижутерию издевки -