— Не мешаю?
— Мешаешь, — не стал околесничать он. Перехватил взгляд Глебыча, губами проартикулировал: «Жена». — Заказов до черта. Зашиваемся просто.
— Ты можешь приехать?
— Я же сказал…
— Да, слышала. Но это важно.
«Важнее альковных и секретеров?» — про себя съязвил Антон, но произносить вслух колкость не стал. Они ни шатко ни валко налаживали контакт — ради Ани, естественно. Учились беседовать без криков и взаимных оскорблений. Сарказм сейчас не уместен.
— Что стряслось? — спросил он, вставая.
— С Анькой неладно.
Сердце заколотилось учащенно под комбинезоном.
— Что с ней?
— Приезжай.
— Марина, твою… — Он скрипнул зубами. Взял себя в руки. — Что с моей дочерью?
— Нормально все. Но ты должен приехать, — она выдержала паузу и добавила: — Пожалуйста.
— Ладно. Ладно, черт.
Высоцкий пел про кривые зеркала, отражающие волчий оскал. Глебыч выключил пилу.
— Мужик. — Антон потоптался. — Надо отлучиться.
— Сдурел? А работать кто будет?
— Я все сделаю. Дочь… заболела, не знаю…
— Ага. То дочь, то запой. Тоха, у меня ведь тоже дети, шестеро, и все кушать хотят.
У холостого Глебыча не было детей, и напускная суровость не вводила Антона в заблуждение.
— Я на часок. Туда и обратно. «Вольву» возьму.
— Не убивай меня, Тох. В налоговую завтра сдаваться.
Антон снял с крючка ключи.
— Щас приеду, брат. Седан вылечу и налогами займусь. Лады?
— Да какие же лады? — Глебыч кричал в спину уходящего Антона, перекрикивал Высоцкого. — Разоримся, к чертовой матери!
* * *
В пасмурном небе патрулировали грачи. Черными крестами сопровождали несущийся автомобиль. Антон раздраженно отстукивал пальцами по рулевому колесу.
Четырнадцать лет брака — подумать только! Им было по двадцать с копейками лет. На свадебных фотографиях Антон бравирует густой шевелюрой. Морду отъел — не то, что сейчас — впавшие щеки в седой щетине, поредевшая шевелюра. Скоро придется сбривать под ноль: залысины ползут ото лба вверх. Марина на снимках в роскошном платье — и не скажешь, что сама шила ночами. Денег тогда не было совсем, деньги позже пришли, а с ними — разлад. Марина внешне изменилась мало. Такая же худенькая, тонкокостная. Другие, родив, дурнели, полнели, а она словно расцвела после тридцати.
Покойная бабушка Антона боялась антиквариата. Говорила: подержанные вещи подселяют в дом чужую судьбу. Рассказывала про девицу, которая нашла медальон и хоронила мужей, одного, второго, третьего, пока цыганка не посоветовала выбросить проклятую вещь. Может, была права бабуля? Может, с каким-нибудь ларцом для приданого Марина купила несчастье?
