Как только она доползла до края кастрюльки, он выключил газ и стал помешивать какао ложечкой.
— Пап, смотри, цирк передают! — закричала из комнаты Света.
Не отвечая, Радушкевич снял кастрюльку с плиты, налил какао в чашку, сел.
— Акробаты, пап!
Он распечатал норму, вывалил в глазурованную чашку, достал из холодильника банку баклажанной икры, открыл, ложкой стал класть на подсохший брикетик нормы.
— Перелетают, пап!
Радушкевич ложкой перемешал норму с икрой, нарезал хлеба.
— Во, пап! Одновременно трое!
Он стал намазывать получившуюся массу на хлеб.
— Кувырки прямо в воздухе!
Всей массы хватило на семь бутербродов.
Радушкевич помешал какао, отхлебнул, взял первый бутерброд, откусил.
— А тётя через ноги вылезла, пап!
— Да бог с ней… — еле слышно пробормотал Радушкевич, прихлебывая какао.
Стуча когтями по полу, подошёл Генри, ткнулся чёрной мордой в колени.
Радушкевич дал ему кусок сахара.
Генри звучно разгрыз его, роняя крошки на пол, подобрал их и, облизываясь, посмотрел на хозяина.
— О, вёрстка пришла. — Тумаков посмотрел через Олино плечо, отхлебнул из стакана. — Чего ж ты молчишь, нимфа?
— А ты что, торопишься? — Не глядя на него, Оля сортировала полосы вёрстки.
— Предположим.
— Вот и не выйдет ничего. Тебе за Морозова придётся вычитывать. Держи! — Она протянула ему ворох листов.
— Постой, постой, в честь чего это? — Тумаков поставил стакан, взял вёрстку. — Как за Морозова? А он где?
— Слинял куда-то.
— А Васнецов?
— Отпустил, конечно. Они ж друзья-приятели…
— Ни фига себе. — Тумаков взял вёрстку, сел в кресло рядом с Олиным столом. — Ну, мороз — мороз, не морозь меня… надо же. А я думал в пять смыться.
— Теперь до шести — минимум.
— Да. Вообще, убегать, когда вёрстку подписываем, — свинство.
— Это ты ему говори.
— Говори — не говори… одна каша…
Тумаков достал из пиджака ручку, замолчал, вчитываясь.
Оля выглянула в коридор:
— Комар! Сергей Львович! Вёрстка пришла!
— Идууу — разнеслось по коридору.
Комаров вбежал через минуту, протянул руку:
— Гив!
Слюня пальцы, Оля отсчитала ему:
— Это твой разворот… и рассказик тоже твой…
— Моё, моё, всё моё.
Комаров взял листы и двинулся, читая на ходу. Входящий Бронштейн отшатнулся от него:
— Лёшенька, смотри под ноги…
— Извиняюсь, Сергей Львович…
Оля сложила вместе три разворота, протянула:
— Сергей Львович.
— Axa. — Бронштейн поднёс лист к глазам. — Ух ты, это что ж так глухо встало?
— А что вы хотели?
— Ну, я думал, воздух над заголовком будет.
— Никакого воздуха, всё в норме.
