— Это белые разделили нас.
Простая констатация факта? Голос его невольно вторил воинственной интонации Сантоса, и он услышал в нем эхо былой силы, которая оторвала его когда-то от родной деревни, воздвигнув перед ним вершины будущего его царства.
— Ты не забыл главного, Кабаланго, — сказал Сантос, подсаживаясь поближе к нему.
— Если бы я мог снова научиться так же удобно сидеть на земле, как вы, быть может, мне…
Послышался детский смех. И тотчас — словно подхватывая веселье — захлопали в ладоши, заглушая монотонный стук дождя по крыше. Тихо — будто зажурчал ручеек — возник дрожащий голос, долетел до них и заполнил всю хижину песней, какую часто пела ему мать, подбадривая сиротку: расти, расти, становись большим и сильным. Ему почудилось, что голос этот — как бы нить, которую разматывает память, возвращая его к единственно важному воспоминанию детства, смешанному со всеми тайнами и чарами джунглей.
— …быть может, мне еще и удастся снова стать банту, — закончил Кабаланго, когда голос умолк.
Старик Келани прислонился к стене, машинально посасывая угасшую трубку.
— Да, белые… — начал Сантос.
Остального Кабаланго не слышал. Белые. Слово это вышагивало в его мозгу, тяжело стуча башмаками по асфальту; башмаки давили все на своем пути. Не щадили ни трав, ни животных.
«В некотором царстве…» Принц Кабаланго непременно обрядил бы своих подданных в поющие туфли, и во всем царстве воцарился бы вечный праздник.
— Португальцы всегда оказывались сильнее, потому что мы не связывали братство с солидарностью, а раз так…
Кто это сказал? Келани или Сантос? Когда Кабаланго, склонившийся над затекшим коленом, поднял голову, он встретил дружеский взгляд Сантоса.
— Знаешь, Кабаланго, что означает для моего зятя слово «солидарность»? Он говорит, что это — пиф-паф. А братство, говорит он, это…
— Ты чем занимаешься, Сантос? — прервал старика Кабаланго.
— По правде говоря, — не без колебания признался тот, — по правде говоря, я работаю на наш фронт освобождения. Время от времени помогаю товарищам переходить границу или передаю им сведения о перемещении колониальных войск.
— Если бы все банту протянули друг другу руки… — сказал Келани.
— А ты, Кабаланго, скольких банту ты мог бы уговорить помогать нам в нашей борьбе? — прервал его Сантос.
Скольких? Великий принц Кабаланго, окруженный своими подданными, доведенными до скотского состояния несметными силами зла, прошептал про себя: «Братья мои, с этого дня во всех иссушенных сердцах должен звучать призыв: «Жаркий огонь предков вспыхнул, наконец, в глубине остывших черных душ, вот уже пятьсот лет спящих мучительным сном на этой затихшей земле!» Довольно вам покорно склоняться перед горестями и превратностями судьбы…»
