Вспоминаю, как однажды мне дали тридцать сентаво, чтобы купить плитку паточного сахара. В лавчонке на углу, носившей название «Ла венседора», было много превосходных, белых и плотных санпедровских плиток паточного сахара — лучшее из того, что в ту пору делалось в Сан-Педро де Поас[29]. Туда-то я и направился.
— Почем паточный сахар?
— По тридцать за плитку, — ответил лавочник.
— А не можете ли вы уступить мне самую маленькую за песету.
— Они все одинаковы, и цена на все одинаковая. И так почти даром отдаем.
— Ну… тогда не надо.
Продолжая торговаться, я обошел почти все лавки Сан-Хосе, попусту тратя время, терпение и силы, пока около парка имени Морасана[30], в маленькой овощной лавчонке, не нашел паточный сахар, походивший скорее на размякший, побуревший воск.
— Сколько стоит?
— Двадцать, — буркнула старуха.
— Сколько, говорите?
— Двадцать сентаво.
— Дайте мне плитку! — воскликнул я, чувствуя себя на седьмом небе от радости.
Вернувшись домой, я попытался уверить мать, что эту дрянь мне удалось купить за тридцать сентаво и что повсюду паточный сахар, дескать, стоит по тридцать пять, а то и сорок сентаво плитка.
— Маркос, ради бога!.. — взмолилась мать. — Ну разве можно приготовить сладкую воду и кофе на подобной гадости? Что я теперь дам Рамону, Сакариасу и девочкам?
Из-за этого злосчастного паточного сахара я потерял новый источник дохода: мать, не ограничившись наказанием, с тех пор стала так проверять сдачу, что у меня полностью исчезли надежды «сэкономить» хотя бы один сентаво. Тронутый отчаянием матери, я, со своей стороны, долгое время даже и не думал о том, как бы снова раздобыть денег.
В ту пору я ринулся еще в одну романтическую авантюру. Мальчишки из нашей ватаги не очень-то увлекались такими приключениями, но один паренек, по имени Томасин, называл себя «женихом» смуглой девчурки, которая была старше его и меня; она ходила босиком, но была всегда заботливо и опрятно одета. Мне пришло в голову не отставать от Томасина и также стать женихом этой девочки. Немало часов просидел я, обдумывая письмо с объяснением в любви, пытаясь совладать с непослушными буквами и пачкая бумагу кляксами. Наконец послание было готово:
Баришне Росамарии.
Прастите миня за плахой почирк но я хачу сказать вам что если вы захатите сказать тобуду вашим жинихом, Крометово я магу всигда драца с жинихом поимине томасин.
Жду атвета науглу.
Маркос Рамирес.
Читая и перечитывая свое первое письмо, я был искренне уверен, что оно является подлинным произведением художественной литературы — такое убедительное, поистине «мужское» и рыцарское! Оно несомненно очарует девочку. С таким убеждением и в высшей степени довольный собой, я сложил бумагу вчетверо, пошел и подсунул ее в дверную щель дома, где жила девочка. Потом вернулся на угол и сел на столбик у тротуара в ожидании ответа.
